– Иди сюда, – сказал он. – Моя девочка.

И я пошла. И по сей день могу сказать – та ночь была лучшей. Лучше не было и уж точно не будет. Мне было даже все равно, что больно. В кои-то веки мне казалось, что меня любят. Ночью он спал, а я слушала его дыхание. И говорила «спасибо». Нет, не Богу. Маме. Мне думалось, что это она там, на небесах, замолвила за меня словечко. Шепнула на ушко. И теперь-то у меня все будет хорошо.

Утром я проснулась совершенно одна. Это было даже странно. У отца, я всегда чувствовала чьё-то присутствие, чувствовала себя чужой. А тут – дома. На столе записка. Максим ушёл на работу. Но зато оставил мне карточку и пинкод рядышком. В тот день я гуляла по городу и улыбалась без причины. Все мои покупки – одно лишь мороженое. Но скоро-то я пойму, что тратить деньги -  это очень приятно, скоро мне станет мало любой суммы.

Максим вернулся поздно. Он всегда возвращался поздно, порой не приходил совсем. Я ждала, набирая его телефон десятки раз. Тогда он был смыслом моего существования. А он работал. Очень много работал.

– Детка, – говорил он, куря за утренним кофе, поглядывая на часы. –  Я много работаю. Ты хочешь виллу в Испании?

– Не знаю, – пожимала плечами я. – Я и не была-то там ни разу.

– Исправим.

Уходя, он целовал меня в макушку. Но в то утро медлил. Думал.

– Знаешь, – сказал вдруг он. – Тебе надо поступить в университет. Чтобы не скучала.

Я пошла на медицинский. Не на врача, нет. Я не чувствовала себя в силах вершить чужие судьбы. Я решила стать социальным работником. Максим снова засмеялся – о, как много он раньше смеялся. Сказал, что может оплатить мне обучение в любом из университетов, в самом крутом, да так, что меня ректор по утрам будет встречать и за ручку вести на занятия. Но я все решила. Я хорошо помнила, как уходили мои родные. И когда представляла, сколько брошенных стариков умирает в одиночестве, мне становилось больно. Тогда я хотела обнять весь мир, помочь каждому.

Я училась, Максим работал. Иногда мы встречались только для того, чтобы заняться сексом, до того заняты были его дни. Он все обещал деньги, много денег. А мне они были не нужны. Я хотела приходить из университета, готовить ужин для своего любимого, ждать его с работы. Но готовила домработница – три раза в неделю, но впрок. Когда я заикнулась, попросив уволить её, Максим велел не забивать голову.

Зато у меня появились друзья. На моём факультете мажоров было мало. Но они, и те, кто жаден до чужих денег быстро нашли меня своим встроенным чутьем. Максим меня не контролировал, я не умела жалеть денег на тех, кто считался моим другом. Сначала я оплачивала обеды в университетской кафешке, потом пьянки в ночном клубе…

К тому времени, когда муж ввёл меня в свою тусовку, я уже любила и ценила деньги. Уже не боялась всех этих красивых женщин, которых приводили богатые друзья Максима. А сам он наряжал меня, как куколку, и страшно гордился мной. Самое страшное – собой начинала гордиться и я.  И мне страшно нравилось жить так, как я живу. Весело, пьяно, богато. А муж до сих пор видел во мне девятнадцатилетнюю девочку-девственницу.

Нет, я ему не изменяла. Хотя желающих было много. Измена была для меня страшным грехом. Это не алкоголь, танцы и лёгкие наркотики. О них муж, которого постоянно нет дома, даже не узнает….

А на третьем курсе я забеременела. Я всегда пила таблетки, Максим считал, что нам ещё рано заводить детей, но они закончились, а купить новую упаковку не доходили руки….Так в нашу жизнь вошёл Данька. Мы купили загородный дом, я ушла в административный отпуск. Меня резко оторвало и от друзей, которым беременная я оказалась совсем не интересна, и от учёбы. Я бродила по огромному дому с видом на озеро, поросшее вокруг соснами. Сквозь сосны виднелись крыши других дорогущих домов, но ни с кем из местных жителей я была не знакома. Интернет живого общения возместить не мог. Зимой озеро замерзло, я поднималась на второй этаж, смотрела на белую, расстилающуюся передо мной гладь, и плакала от тоски. Я плакала, а ребёнок во мне барахтался, напоминая о себе. Я никогда в жизни не имела дела с детьми, они меня пугали. По сути я сама была ребёнком.

Но когда Данька родился, все изменилось. Он был такой смешной. На затылке завитки, а на макушке плешка. Я боялась,  что так будет всегда. Лежал рядом со мной, сучил ножками и ручками. А я смотрела на него, как на чудо, волшебство, которое сотворило моё тело. Максим где-то далеко, а у меня есть сын. Маленький, мой.

Моё тело пришло в норму. Грудью я не кормила, просто потому, что это посоветовала одна из жён Максимовских друзей. Какая я была глупая. Данька сопел, сосал сосредоточенно бутылочку и рос, у нас появилась Арина. Молодая девушка, педиатр. Светлая, как солнышко. Ей не было стыдно оставить своего ребёнка, что я и делала с удовольствием. Потом Арина тоже… умрет.

Где-то в доме хлопнул дверью Александр. Сейчас я даже была благодарна ему, вспоминать, что было дальше не хотелось. Больно.

 Я приняла душ, оделась. Спустилась на первый этаж, подергала дверь. Заперто.

– В окна можешь не лезть, я включил сигнализацию.

– Отпусти меня а, я в тюрьму лучше сяду, – ласково попросила я, оборачиваясь.

– Успеешь. Пошли.

Он дёрнул меня за руку. Повёл снова наверх, в одну из многочисленных комнат. Я вошла и огляделась. Кабинет. Кожаный диван, книги рядочками в многочисленных шкафах, массивный стол.

– Бывший кабинет отца. Переночуешь тут, отсюда не сбежать.

Вышел, в замке заворочался, отсекая меня от мира ключ.

– А как же ночь любви, милый? – издевательски спросила я.

Он промолчал. Я нашла в баре початую бутылку виски, откупорила её, сделала глоток. Закрыла глаза, чувствуя, как тепло растекается по телу. Поставила бутылку на место, свернулась калачиком на диване. Кожаная обивка скрипела, к ней противно липла кожа. Но я слишком устала, слишком. Я уснула сразу, как только закрыла глаза.

Саша смотрел на меня настороженно, исподтишка. Не знаю, когда я начала называть его Сашей. Про себя, к нему я старалась не обращаться никак вообще. Шёл третий день моего заточения. Когда про меня вспоминали, то выводили в ванную. А ещё, к полудню первого дня меня отвели в кухню. Я стояла посреди комнаты и смотрела на него, вокруг. На столе - гора грязной посуды, полная раковина, на полу сор.

– Как ты понимаешь, прислугу я распустил, – сказал он. – Поэтому готовить будешь ты.

– А если нет? – с вызовом спросила я.

Он ударил меня с размахом, по щеке. Я отшатнулась, врезалась в стоящий за мной шкафчик так, что звякнула посуда. Но я все поняла. Наверное ещё в тот первый день. Саша – трус. Он боится и ситуации, в которую попал, и меня. Поэтому я не боялась. Чувствовала себя сильнее его, хотя он мог скрутить меня в бараний рог одной рукой.

Во рту навязчивый вкус крови. Я подошла к раковине и сплюнула розовую слюну, потрогала  языком разбитую о зубы щеку. Помолчала.