По большей части Альму такое положение вещей устраивало. Что её действительно тревожило — уруба она видела лично. Собственными глазами.

И знала: однажды демон за ней придёт.

Вопреки ожиданиям, Молох оказался страстным любовником, властным, но в меру нежным. Чувствовал, когда надо замедлиться, дразня и растягивая удовольствие, а когда — обрушиться лавиной, погребая под собой. В какой-то момент тело меня предало, и, к моему стыду, стало слабо отзываться на происходящее. 

Я не хотела так реагировать. Сладкая волна, заставляющая низ живота сжиматься, а бёдра подрагивать, оставляла в груди омерзительное чувство опустошения, гадливости. 

Поцелуи раздражали. Я отворачивала голову, позволяя настойчивым губам исследовать шею. Когда любовник отстранялся, влажную кожу неприятно холодило, и я отчаянно боролась с желанием вытереться. 

Край стола больно впивался в поясницу. Под спиной, нервируя, хрустели документы. Часть — лежала на полу, и это не удавалось осмыслить: ради меня Молох, педант девяносто восьмого уровня, не колеблясь, сбросил свои драгоценные бумажки на грязный камень. 

А я-то считала начальника мороженой рыбой. Такого замкнутого мужчину сложно было представить сгорающим от страсти. Но сейчас рубашка его была небрежно расстёгнута, брюки — приспущены, словно нетерпение не позволило избавиться от одежды полностью. Словно ждать  лишнюю секунду было невыносимо.

Висок обожгло тяжёлое, прерывистое дыхание. Я застонала, чтобы происходящее не так сильно напоминало изнасилование, и вцепилась взглядом в холдер кофемашины. Смотрела, как поблескивали в утреннем свете хромированные детали.

Хотелось, чтобы всё скорее закончилось.

Редкие всплески удовольствия несли привкус унижения. Пока телу было приятно, разум вопил в агонии, и этот диссонанс сводил с ума.

После близости я сбежала в ванную. Предпочла бы — сразу в свою, но надо было привести себя в порядок. Интересно, может ли жница забеременеть? 

После затянувшегося душа я десять минут мыла дрожащие руки под горячей водой. Смотрела на струю, уткающую в сток, и упорно избегала встречаться взглядом со своим отражением в запотевшем зеркале. Сколько бы я ни мылась, тело казалось грязным.

В дверь осторожно постучали.

— Эстер? Всё в порядке?

— Я могу залететь? — спросила, убирая напор воды.

— Нет, — раздалось после неуверенного молчания.

Повезло, что из кабинета начальника был выход в маленькую уборную. Я опустилась на крышку унитаза и закрыла лицо руками.

«Надо выйти. Поднимайся. Давай».

До безумия хотелось запереться в своей комнате — телепортироваться на кровать прямо отсюда. И в то же время я не могла заставить себя открыть дверь и встретиться лицом к лицу со своим личным кошмаром. Я не знала, как теперь вести себя с Молохом. Как он сам станет ко мне относиться. 

И как мне относиться к самой себе?

Меня ломало от настойчивой потребности приложиться к бутылке. Похоже, я медленно, но верно катилась по наклонной. Росс говорил, что жнецам чужды пагубные пристрастия и даже потребность в еде — только привычка. Что стоит отказаться от пищи, и со временем голод перестанет тревожить. Но чёрт, моя зависимость от абсента была пугающе реальной.

«Не буду пить», — врала я себе, точно зная, что сделаю в первую очередь, как только попаду в свою комнату. Уже ощущала на губах горький спиртовой вкус.

Мне надо было забыться. Надо было!

Я ярко чувствовала, как лечу — падаю в глубокую-глубокую яму и даже не пытаюсь ухватиться за земляные стены, что проносятся мимо. И даже если захочу, попытаюсь, они, эти стены, осыпятся под моими пальцами. А где-то внизу, в темноте, — острые камни. И настанет момент, когда моё падение оборвётся.

* * *

Сегодня было моё дежурство. Это значит, что до пяти вечера я занималась всякими безмерно скучными, но необходимыми делами: помогала на кухне сортировать еду, раскладывала её частично по холодильникам, частично — по контейнерам на линии раздачи в столовой. Следила за порядком в коридорах. После двух выдавала ключи от шкафчиков с косами. Должность “кладовщика” оказалась передающейся. Никто из жнецов не желал работать в хранилище на постоянной основе. Обязанность нудная, но в этот день я была не готова к полевой службе: монотонные действия, не требующие умственного напряжения, успокаивали.

В пять я открыла оперативный журнал, поставила дату, время, написала свои имя и номер квартиры, и сдала смену невысокому улыбчивому жнецу. Так как завтрак я по известной причине пропустила, то сразу направилась в столовую на поздний обед, он же ужин.

Просторное помещение оказалось непривычно безлюдным. Тишина царила такая, что моё появление разбудило эхо. Под потолком мерцали тёплым оранжевым светом тканевые шары. Отчётливо пахло озоном. За круглыми окнами плотной стеной стоял дождь.

Еда в контейнерах ещё не появилась, и я отправилась занимать столик: ближе к шести сюда набежит толпа, и сделать это будет проблематично. Выбрав любимое место в закутке за колонной, я отодвинула стул: в исключительной тишине звук скользящих по граниту полозий громом разнёсся по всему помещению.

За линией раздачи показались дежурные. Мужчины в строгих чёрных костюмах с кастрюлями и половниками в руках смотрелись неестественно и комично. 

— Не возражаете? — раздалось над головой, когда я катала по тарелке истерзанную брокколи. 

Не дожидаясь ответа, Молох отодвинул стул и занял место напротив меня. Посчитал, видимо, что теперь мы в достаточно близких отношениях, чтобы ужинать вместе.

Пока жнец раскладывал на коленях салфетку — сколько  в этом жесте было раздражающей чопорности! — я поймала парочку удивлённых, даже недоумённых взглядов. Обычно начальник ел в одиночестве. 

Повисло неловкое молчание. Голод испарился, и я поняла, что крабовый салат на моём подносе останется нетронутым.

Если я поднимусь и уйду, насколько невежливым это покажется?

Молох орудовал вилкой и ножом, разделывая плохо прожаренный стейк, и не поднимал головы от тарелки. Напряжение над столом сгущалось, превращаясь в осязаемую упругую массу, в которой даже звуки должны были застревать. Я сидела как на иголках. Икры покалывало — так сведены были мышцы ног.

— Думаю, не стоит афишировать наши отношения, — наконец сказал Молох, по-прежнему на меня не глядя. — Роман между руководителем и подчинённой будет выглядеть как харассмент. 

Я зло стиснула в кулаке вилку.

— Тогда нам не стоит ужинать вместе, — получилось раздражённее, чем хотелось.

— Нет ничего предосудительного в том, что куратор проводит время со своей подопечной, — ответил Молох спокойно.

Глядя на него такого, с трудом верилось, что несколько часов назад он яростно сдирал с меня одежду и с рычанием мял нежную кожу бёдер до синяков. Да его даже с развязанным галстуком невозможно было вообразить. И тем не менее я прекрасно помнила, как в порыве страсти этот мистер невозмутимость зашвырнул и пиджак, и галстук в другой конец комнаты. Помнила устроенный на столе разгром и след от грязного ботинка на докладной с подписью Танатоса.