Не знаю, сколько времени длилась эта истерика, но господин без имени не утешал меня и не пытался остановить. Видимо, он наслаждался всей этой сценой и думал, что я горюю по возлюбленной. Нет, это были всего лишь слезы по мальчику. Моя возлюбленная жива, я в этом не сомневался.

Когда я успокоился, мы вернулись в машину и он отвез меня, перепачканного землей с могилы и зареванного, домой. В зеркале заднего обзора я видел свою лысую башку и покрасневшие от слез глаза.

6

Потом, посчитав свою миссию выполненной до конца, он уехал, а я остался. Делать мне было нечего, и я сразу же разделся и залез в ванну. Паук сидел в паутине, и я поприветствовал его:

— Мое почтение, господин Паук!

И он зашевелился в своей паутине, будто тоже соскучился и не поймет, где это меня черти носили.

— На кладбище был, — сообщил я ему. — Она все еще не хочет меня видеть, потому-то и был придуман весь этот спектакль. Она знает, что я люблю ее и буду любить всегда, и таким образом пытается от меня избавиться. Дескать, пусть чудовище и извращенец думает, что какой-то там автомобиль проехал прямо по хорошенькой голове его возлюбленной, и не мечтает увидеть ее снова. План, конечно, хорош, нечего сказать, только я не совсем еще дурак. Да, не совсем… Почему я думаю, что все это лажа? Очень просто. Во-первых, этот богач тоже любит ее и, если бы она погибла на самом деле, он похоронил бы ее не на жалком деревенском погосте, а на городском кладбище, в престижном ряду, уверен в этом… А во-вторых, на могиле не было ни одного цветочка, лишь три венка. Представляешь, приятель? Ни одного! Прикидываешь, эта женщина не заслужила ни одного цветочка, смех и только! Да когда она умрет, за цветами не будет видно могилы — и этот придурок первым притащит охапки гвоздик и роз. Вот где промашка-то вышла. Все они вроде бы продумали и сделали правильно, но жадность подвела господина без имени, хотел сэкономить пару монет, и вот что из этого получилось. Завали он могилу цветами, и я мог бы еще поверить всему этому, а так… В третьих, мудак он, вот и все. Хоть бы очки черные нацепил, чтобы нахальные глаза спрягать. Придурок!

Обращаясь к пауку, я все больше убеждал себя в том, что она жива. Правда, нужно было убедиться окончательно, и у меня созрел небольшой план, как это сделать наилучшим образом. Способ не из приятных, зато верный, и я решил, что займусь этим завтра. Сегодня буду наслаждаться в ванне…

Мой взгляд наткнулся на ее белье — мгновенная эрекция.

«Черт возьми, — подумал я, натягивая на себя черные трусики и бюстгальтер, — как же нам хорошо было когда-то вместе… А теперь она изъявляет желание умереть, лишь бы избавиться от меня».

Удовлетворившись, я повесил оскверненное собственным ядом белье обратно на трубу.

Вода лилась из крана тонкой струйкой и разбивалась о дно — возле сливного отверстия эмаль отвалилась и металл покрылся шершавой ржавчиной.

Я прислушался, но наверху было тихо. Меломан почему-то не шел мыться вместе со своим магнитофоном, а мне очень хотелось послушать Джорджа Майкла или Б. Моисеева, его «Глухонемую любовь».

Так и не дождавшись меломана, я надел ее розовый халатик и устроился на кухне у окна, как перед телевизором. Скучно было до смерти, и от безделья я принялся разглядывать проходивших под окнами людей.

Один парень тащил в руках комнатную антенну и моток телевизионного кабеля, и я сразу узнал его. Мой одноклассник, невероятно медлительный тип с новогодней фамилией Елкин. Однажды он здорово насмешил весь наш класс, и произошло это как раз на Новый год. Не помню, в каком классе тогда мы учились, в третьем или, может, четвертом, но помню, что случилось это 31 декабря.

В тот день мы, как полагается, не учились, а, разодетые в разные костюмы, веселились в спортзале, где стояла нарядная елка. На мне тогда был дурацкий костюм Кащея Бессмертного, черные трико и водолазка, на которые были приклеены полоски белой ткани — дескать, кости.

Наплясавшись и получив подарки, мы вывалили всем классом на улицу, чтобы отправиться домой, и тут видим этого чудика Елкина, который приперся учиться во вторую смену — на спине ранец, в руках мешочек со сменной обувью. Представляете картину? У всех каникулы начались еще вчера, в руках у нас подарки, и все мы разодеты в черт знает что, карнавальные костюмы, значит, и лишь один Елкин учиться собрался, 31 декабря-то.

Ну, мы стали над ним смеяться, как ошалевшие, и набили ему полный ранец снега, а он, Фома неверующий, все равно поперся в школу — никак не мог поверить, что никто в этот день не учится. Был этот Елкин круглым двоечником, мать у него алкашка, и на родительские собрания приходил вечно угрюмый отец.

Сейчас Елкин тащил в руках свои телевизионные прибамбасы — видно, собрался антенну менять, а о моем существовании он, наверное, давно позабыл. А ведь в библиотеке, когда нас развлекал байками про немцев дедушка ветеран, и на похоронах Леши он присутствовал тоже. И это он, скорее всего, тоже напрочь позабыл. Я подумал, что знаю, в чем заключается между нами разница. Он, Елкин, все еще был частью моей сегодняшней жизни, а в его кабельно-антенном существовании для меня не осталось места. Вот и все.

7

Потом на лавочку возле подъезда уселось несколько парней из нашего дома — придурковатый Емеля и его товарищи, в руках у каждого бутылка с пивом, неизменная, как и три года назад. Лоботрясы и бездельники, никто из них не работал раньше и, думаю, не работает сейчас. Это их образ жизни — наглотаться пивка, покурить травку и поржать.

Расправившись с пивом, Емеля вытащил из кармана пачку «беломора» и пакетик с дурью — профессиональными движениями, ни от кого не прячась, принялся «заряжать» папиросину. Прохожие неодобрительно косились на него, товарищи терпеливо ждали.

Я быстро переоделся и вышел на улицу. Мне показалось, это произвело впечатление. Челюсти у всех так и отпали, но каждый промолчал, даже Емеля, хотя раньше, при встрече, неизменно называл меня то Робертом Майлзом, то Робертом Льюисом Стивенсоном, то Робертом Земескисом, а то и Робертом де Ниро. Мы не виделись три года, но промолчал он не поэтому, а потому, что сейчас я был не Роберт де Ниро, а Роберт Дезертиро.

Я поздоровался с каждым за руку и тоже сел на лавочку. Парни уже успели пыхнуть и, расслабленные, стали делать вид, что моим появлением не шокированы. Все — полусонные, движения замедленные, глаза мутные. Как обычно, они стали прикалываться, без внимания и муху не оставят. Один из них, Коля, комментирует.

Двое мужиков вынесли из подвала чугунную батарею.

— Пошли на гармошке играть, — говорит Коля.

Все ржут.

Мужики дотащили батарею до машины, начали пихать в багажник.

— Вместо радиатора поставят.

Все ржут еще сильнее, посматривая на меня — приглашают поприкалываться тоже.

В песочнице возится с игрушечной машиной малыш лет четырех. Его отец стоит рядом, читает газету.