Дорога в Блаэнау была очень живописна: крутые повороты на почти отвесных склонах Сноудонии, плотные зеленые сумерки в долине Дуайрида. На юго-востоке, среди чарующих гор, находилась атомная электростанция Тросфинидд — три или четыре гигантских серых параллелепипеда. Некий английский архитектор, известный своим тонким минималистическим вкусом, в 1959 году получил задание сделать электростанцию чуть красивее или хотя бы не такой безобразной, но у него ничего не вышло. Возможно, следовало посадить плющ. Однако это уродливое сооружение лишь подчеркивало прелесть долин. Несмотря на соседство говорливого Уигбета, поездка подействовала на меня умиротворяюще. Но даже Уигбет примолк, когда мы целую милю ехали по тоннелю. В конце тоннеля забрезжил свет. Приехали — это и была деревня Блаэнау-Ффестиниог, расположенная в начале долины.

— А дальше вы куда? — спросил мистер Уигбет.

— Сяду на ближайший поезд до Лландудно-Джанкшен.

— А, дизель, — скривился он.

— А что с того?

— По мне, это не поезд, — сказал он. — Жестяные коробки, да и только!

Он испытывал негодование и омерзение. Надев свою фуражку машиниста и пиджак с железнодорожными знаками отличия в петлицах, он в последний раз глянул на свои карманные — наподобие кондукторских — часы, сел в свой маленький «форд-кортина» и поехал назад в Бангор — двадцать семь миль сплошных пробок.

В гостинице в Лландудно мне стало страшно — но лишь после того, как рябой клерк проводил меня в номер. Сидя один в пыльной комнате, я напрягал слух. Ни звука, кроме моего собственного дыхания — да и его я слышал только потому, что запыхался, пока поднимался на четвертый этаж пешком. Комната была маленькая; коридор не освещался; ржавые пятна на обоях запросто могли оказаться брызгами крови. Потолок был высокий, а помещение узкое — сидишь точно на дне колодца. Я спустился в холл.

Клерк смотрел телевизор в салоне — это он так выражался, «салон». Он не стал со мной заговаривать. Смотрел он «Полицейских с Хилл-стрит»: погоня на автомобилях, крики. Я заглянул в регистрационную книгу и подметил то, что сначала упустил из виду — я был единственным постояльцем этого большого, сумрачного отеля на сорок номеров. Я вышел на улицу и начал строить планы побега. Конечно, я мог бы решительно подойти к стойке и заявить: «Мне тут не нравится — я съезжаю», — но клерк, возможно, устроил бы скандал и стребовал бы с меня плату за номер. В любом случае, мне хотелось его проучить за то, что в его отеле такая жуть берет.

Я вернулся в отель и поднялся в номер, схватил свой рюкзак и заторопился в салон, по дороге репетируя отговорку, которая начиналась так: «Пойду наблюдать за птицами, это мое снаряжение. Сейчас вернусь…» Клерк по-прежнему смотрел телевизор. Когда я прошел мимо (он не поднял глаз), отель показался мне самым зловещим зданием, в котором мне приходилось бывать. Спускаясь по лестнице, я испытал мимолетную панику: в коридоре перед тремя закрытыми дверями мне померещилось, будто я попал в отель-лабиринт из своих ночных кошмаров — буду вечно брести по обтрепанным коврам и распахивать двери, каждый раз удостоверяясь, что нахожусь в ловушке.

Выскочив на Променад, я добежал до открытой эстрады — боялся, что клерк следует за мной по пятам — и там остановился, пыхтя. Оркестр играл: «Будь ты единственной на свете девушкой». Заплатив двадцать пенсов, я взял напрокат шезлонг, но на меня там косились (может, из-за рюкзака и ботинок?), так что я вскочил и пошел дальше по Променаду. А потом остановился на ночлег в отеле «Куинс», суливший безопасность уже одним своим вульгарным убранством.

Лландудно принадлежал к числу городов, где тебя донимают старомодные страхи, связанные с преступлениями на приморских курортах. В голове роились образы душителей и отравителей, чудились вопли за лакированными дверьми и твари, что скребутся за дубовыми стенными панелями. Из темных окон украшенных лепниной домов, стоящих, сомкнув строй, — все это были пансионы — мне так и слышался шепот неверных мужей и жен: совершенно голые, они повторяли с злорадным упоением: «Грех-то какой!» Лландудно во всем был викторианским городом, сохранившимся в идеальном состоянии. Его атмосфера настолько впечатляла, что до меня лишь через несколько дней дошло, что в действительности он ужасно скучен.

Вначале то было модное место морских купаний, а затем — массовый курорт, расположенный на железной дороге. Собственно, таким курортом Лландудно и остался: многочисленные отдыхающие прогуливались по Променаду и под навесами магазинов, сделанными из чугуна и стекла, на Мостин-стрит. Здесь имелись старинный пароход, пришвартованный в начале пирса, («Экскурсии на остров Мэн») и старинные отели, и широкий выбор стародавних развлечений — в «Павильоне» показывали «Матушку Райли»[18], в театре «Астра» давали оперу «Тоска» силами Национального Оперного Театра Уэльса, а в просторных салун-барах йоркширские комики рассказывали стародавние анекдоты. «Мы сейчас проведем чудесненький поп-конкурс», — говорил белозубый комик своим нетрезвым зрителям в пабе близ Долины Счастья. Некому мужчине из зала завязали глаза, после чего отобрали пять девушек и поручили зрителю на ощупь определить, у которой самая красивая попка. Аудитория просто рыдала от смеха, девушки стеснялись — одна вообще ушла со сцены; потом нескольких девушек подменили мужчинами, и человек с завязанными глазами, нагнувшись, под всеобщее фырканье начал ощупывать мужские задницы. Но победительницей объявили девушку. В награду ей вручили бутылку газированного сидра «Помань».

У поручней я подслушал разговор двух старушек, которые любовались бухтой Лландудно. Это были мисс Молтби и мисс Торн из Глоссопа, что близ Манчестера.

— Красивая луна, — сказала мисс Молтби.

— Да, — отозвалась мисс Торн. — Красивая.

— Но сегодня вечером мы не луну видели.

— Нет. Это было солнце.

Мисс Молтби возразила:

— А ты мне сказала, луна.

— Туман все спутал, — пояснила мисс Торн. — Но теперь-то я взяла в толк, что это было солнце.

Теперь, видя, как британцы в неудобных позах лежат на пляже, точно дохлые насекомые, или сутулятся за парусиновыми тентами, которые ставят, забивая колышки в песок взятыми напрокат молотками, или подолгу простаивают на утесах, спихивая в море камешки, чтобы закувыркались, я думал: «Они символически покидают страну».

Поездка на море — это был максимум, что они могли себе позволить, не отказывая себе во всем. Для бедняка суррогат поездки за границу — стоять на берегу и смотреть на волны. Достаточно иметь немножко воображения. Наверное — предполагал я — эти люди воображают себя там, на горизонте, где вода смыкается с небом, в открытом море. Большинство курортников прогуливалось по Променаду, повернувшись к суше затылком. Пожалуй, возможность повернуться спиной к Британии — еще одна радость приморского отдыха. Я редко видел, чтобы кто-то стоял к морю спиной (на побережье такая поза была исключением). Почти все смотрели на море, словно в сторону только что покинутой отчизны, и их лица выражали тревогу и надежду.