Причины этих внезапных перемен, полагаю, следующие: с одной стороны, демократическая теория подразумевала наделение женщин равными правами, в том числе и в области политики; с другой – все большее количество женщин самостоятельно зарабатывали себе на жизнь и все меньшее их количество нуждалось в поддержке и покровительстве мужей и отцов. В бытовом отношении женщины также чувствовали себя все более независимыми. Разумеется, ситуация достигла предельного обострения в ходе войны[50], когда немалая доля труда, обычно выполнявшегося мужчинами, легла на женские плечи. До войны среди обычных доводов против права голоса для женщин звучал и тот, что женщины – преимущественно пацифистки. В ходе войны они блестяще опровергли это утверждение, и право голоса было предоставлено им в том числе и как награда за участие в этом кровопролитии. Для пионеров-идеалистов, выражавших надежду, что женщины поднимут политику на новый моральный уровень, такой результат, возможно, был разочаровывающим, но такова уж планида идеалистов: всякий раз, когда их мечты обретают плоть, их постигает горькое разочарование. Конечно, женские права ни в коей мере не связаны с их превосходством в моральном или каком-либо ином отношении; нет, просто они такие же люди, как и мужчины, и уже на одном этом основании должны обладать равными правами и свободами – и это является обязательным условием в демократическом обществе. Однако на практике, когда угнетенный класс или нация борется за свои права, они всегда стараются подкрепить общие рассуждения заявлениями о некоем превосходстве угнетаемых (в данном случае – женщин) и, как правило, имеется в виду именно моральное превосходство.

Впрочем, политическая эмансипация женщин касается нашей темы только косвенно; их социальная эмансипация важна для нас в связи с браком и нравственностью. На Востоке с давних времен и до наших дней женская верность обеспечивалась посредством изоляции женщин. По большому счету добродетельность женщины не зависела от ее личных моральных устоев, у нее просто не была шанса согрешить. На Западе этот метод никогда не применялся в полной мере, но порядочным женщинам с самого детства внушали страх перед половыми отношениями вне брака. По мере совершенствования способов воспитания в таком духе внешние сдерживающие барьеры постепенно сходили на нет. Те, кто более всего желал их разрушить, верили, что внутренних барьеров должно быть достаточно. Дошло до того, что девушки начали выходить из дома без сопровождения компаньонки. Считалось, что порядочные, хорошо воспитанные девушки обладают достаточно твердыми принципами, чтобы устоять перед соблазном. В пору моей молодости порядочные женщины в большинстве своем считали секс неприятным занятием и терпели эти контакты лишь из чувства долга; придерживаясь таких взглядов, они, тем не менее, допускали бо́льшую свободу для своих дочерей, как бы откликаясь на вызов времени. В итоге сложилась картина, отличная от той, которая ожидалась, и различия заметны как среди замужних, так и среди незамужних женщин. В Викторианскую эпоху женщины прятали свои инстинктивные желания глубоко в подсознании. В наши дни отказ от запретов привел к тому, что женщины наконец осознали свои инстинктивные побуждения, ранее погребенные под толстым слоем благоразумия. Это событие оказалось революционным для сексуальной морали, причем не в только в одной стране или для одного класса, но во всех цивилизованных странах и для всех классов.

Требование равенства между мужчинами и женщинами изначально распространялось не только на политические вопросы, но и на сексуальную мораль. Требование Мэри Уолстонкрафт было вполне современным, но почему-то ее пример не вдохновил последующих пионеров борьбы за права женщин. Они, напротив, выступали как завзятые моралисты и предлагали обременить мужчин теми же самыми ограничениями, которыми до сих пор окружали исключительно женщин. Но с 1914 года молодые женщины без особого теоретизирования стали переходить к иной линии поведения. Эмоциональное возбуждение от войны, несомненно, было главной причиной этих перемен; правда, они бы все равно, полагаю, произошли – рано или поздно и относительно быстро. В прошлом женскую добродетель оберегали страх перед адским пламенем и страх забеременеть; первый страх исчез вследствие упадка богословской ортодоксии, а второй устранило изобретение противозачаточных средств. Какое-то время традиционная мораль удерживала позиции благодаря силе обычаев и умственной инерции, но шок от войны разрушил и эти барьеры. Нынешние феминистки уже не столь озабочены «пороками» мужчин, как феминистки тридцатилетней давности; они требуют теперь, чтобы дозволенное мужчинам было позволено и женщинам. Их предшественницы стремились к равенству в моральном рабстве, а новые феминистки ищут равенства в моральной свободе.

Это движение пребывает сегодня в очень ранней фазе, и невозможно предугадать, как оно будет развиваться. Его сторонники и практики еще довольно молоды. У них пока мало своих героев, то есть людей, обладающих серьезным весом в обществе. Полиция, законы, церковь и родители – все выступают против них, когда притязания этого движения становятся достоянием общественности, но в целом активисты ухитряются скрывать неудобные факты от тех, кому эти факты могут причинить боль. Авторы, которые, подобно судье Линдси[51], озвучивают названные факты, признаются «освободителями» молодых, хотя молодые не осознают, что их освобождают.

В настоящий момент неясно, как все в результате повернется: то ли старшее поколение признает проблему и попытается лишить молодежь недавно обретенной свободы, то ли нынешние молодые, повзрослев и вступив на значимые посты и должности, санкционируют новую мораль от имени власти. Следует предположить, что в ряде стран мы увидим первый вариант, а в ряде других – второй. В Италии, где забота о нравственности, как и все остальное, лежит на правительстве, предпринимаются энергичные попытки обеспечить «добродетель». В России все обстоит ровно наоборот, поскольку правительство поддерживает новую мораль. В протестантских частях Германии, вероятно, восторжествует свобода, а в католических областях исход довольно сомнителен. Францию вряд ли потрясут перемены, ибо французы всегда были довольно снисходительны в вопросах морали. Что касается Англии и Америки, тут я пророчествовать не рискну.

Но давайте сделаем паузу и проанализируем логические следствия требования равенства между женщинами и мужчинами. Мужчинам с незапамятных времен разрешалось – хотя бы на практике, если не в теории – предаваться незаконным сексуальным отношениям. От мужчины не ждали девственности к моменту вступления в брак, и даже его неверность в браке считалась простительной. Главное, чтобы о ней не узнали жена и соседи. Существование подобной системы во многом было обусловлено проституцией. Однако данный институт сегодня защищать затруднительно; едва ли кто решится предложить женщинам равноправие с мужчинами через учреждение «класса» проституток-мужчин для удовлетворения женщин, желающих, подобно своим мужьям, выглядеть добродетельными, не будучи таковыми в действительности. Тем не менее, совершенно очевидно, что ныне, на закате брака, только малое количество мужчин хранит непорочность до того момента, когда они смогут обзавестись домом и женщиной того же общественного положения. А если неженатым мужчинам необязательно быть девственниками, значит, незамужние женщины, добиваясь равноправия, могут объявить, что и им девственность ни к чему. С точки зрения моралистов такая ситуация, без сомнения, прискорбна. Но, вдумавшись, всякий традиционный моралист должен будет признать, что фактически предлагает двойные стандарты, требуя добродетельности от женщин и освобождая от нее мужчин. Конечно, на словах можно потребовать воздержания и от мужчин. Но тут же напрашивается возражение: к мужчинам это ограничение неприменимо, ибо им не составляет труда грешить тайно. Таким образом традиционный моралист постулирует неравенство прав мужчин и женщин. Следуя его логике, молодой человек может вступать в интимные отношения с проститутками, но никак не с девушками своего сословия, пусть даже со вторыми (но не с первыми) его отношения, не обесцененные корыстью, могут быть по-настоящему страстными и восхитительными. Моралисты, разумеется, не желают размышлять о последствиях отстаивания морали, которую, как им известно, никто не соблюдает; они считают, что, пока о проституции умалчивается, они не несут ответственности за нее как за неизбежный результат их нравоучений. Перед нами очередная иллюстрация того общеизвестного факта, что профессиональный моралист в наши дни обычно наделен интеллектом ниже среднего.