Романтическая любовь достигла своего апогея в романтическом движении, и, возможно, главным ее апостолом можно признать Шелли. Когда он влюблялся, его переполняли высокие чувства и творческие порывы, заслуживавшие выражения в поэзии; чувства, приводящие к подобным результатам, он естественным образом считал благими и не видел ни малейшей причины сдерживать свою любовь. И здесь он как раз ошибался. Именно препятствия к осуществлению желаний пробудили в нем поэтический дар. Если бы благородную и несчастную леди Эмилию Вивиани не отослали в монастырь, Шелли вряд ли написал бы «Эпипсихидион»; не будь Джейн Уильямс добродетельной супругой, он никогда не сочинил бы «Воспоминание». Социальные барьеры, против которых он воевал, во многом выступали стимулом для его творчества. Романтическая любовь в том виде, в каком она существовала у Шелли, зависела от состояния неустойчивого равновесия, когда общепризнанные барьеры наличествуют, но не являются непреодолимыми; там, где барьеры жесткие или где их вовсе нет, романтическая любовь, пожалуй, не возникнет. Возьмем в качестве примера китайскую традицию: в этой системе мужчина не встречает иных порядочных женщин, кроме собственной жены, а когда ощущает некую потребность, идет в бордель; жена для него – избранная, причем, вероятно, он знакомится с нею лишь в день свадьбы; потому все сексуальные отношения тут полностью отделены от любви в романтическом смысле, и этому мужчине не выпадает случая приступить к ухаживаниям, которые и порождают любовную поэзию. С другой стороны, в условиях полной свободы мужчина с талантом к великой любовной поэзии, быть может, будет настолько преуспевать благодаря своему обаянию, что ему редко понадобится проявлять свой дар ради покорения женщин. Так что любовная поэзия рождается из тонкого баланса между условностью и свободой; думаю, лучших ее образцов не найти там, где этот баланс искажается в любом направлении.

При этом любовная поэзия не является единственной целью любви, а романтическая любовь может расцветать даже там, где она не приводит к художественному выражению. Лично я верю, что романтическая любовь есть источник самых глубоких удовольствий, возможных в этой жизни. Отношения мужчины и женщины, любящих друг друга нежно и страстно, бесценны, и не осознавать этого значит обрекать себя на страдания. Полагаю, крайне важно, чтобы социальная система допускала такую радость в числе других, не менее ценных удовольствий.

Уже в наши дни, вскоре после французской революции, в обществе распространилось убеждение, будто брак должен быть итогом романтической любви. Большинство современных людей – во всяком случае, в англоязычных странах – принимают это убеждение как должное и не подозревают, что совсем недавно оно воспринималось как революционное новшество. Романы и пьесы столетней давности в основном посвящались стремлению нового поколения утвердить такой взгляд на брак в противовес традиционному браку по выбору родителей. Не возьмусь судить, оказался ли эффект кампании настолько благотворным, насколько это виделось новаторам. Можно, пожалуй, найти здравый смысл и в суждении миссис Малапроп: мол, любовь и отвращение равно забываются в супружестве, а потому лучше начинать с легкого неприятия[49]. Но совершенно точно люди, вступая в брак без предварительного сексуального знакомства друг с другом и под влиянием идей романтической любви, воображают своих избранников неким идеалом и предполагают, что супружество станет неизбывным блаженством. Подобные ожидания особенно свойственны женщинам, которых воспитывают в неведении и чистоте; такие женщины не способны отличить сексуальный голод от истинного чувства. В Америке, где романтический взгляд на брак утвердился прочнее всего и где над законами и обычаями изрядно потрудились старые девы, мы наблюдаем невероятное обилие разводов при крайней редкости счастливых браков. Брак представляет собой нечто большее, нежели удовольствие двух людей от общества друг друга; эта институция способствует рождению детей и частично формирует внутреннюю структуру общества, и значимость ее простирается далеко за рамки личных чувств мужа и жены. Возможно, хорошо – по-моему, хорошо, – что романтическая любовь подталкивает влюбленных к браку, но нужно отдавать себе отчет в том, что любовь, обеспечивающая брак продолжительный и реализующий свое социальное предназначение, отнюдь не романтична; это более интимное, страстное и реалистическое чувство. В романтической любви предмет обожания воспринимается недостоверно, как бы сквозь пелену очарованности; разумеется, некоторые женщины продолжают блуждать в этом тумане, даже когда брак показывает, что они вышли замуж за мужчин из плоти и крови, а не за идеал, но подобное случается, лишь когда отсутствует реальная близость, лишь когда жена тщательно, словно сфинкс, хранит в секрете свои глубинные мысли и чувства, лишь когда супруги блюдут определенную степень телесной приватности. Впрочем, такие маневры не позволяют браку стать по-настоящему успешным, ведь для этого требуется страстная близость, максимально свободная от иллюзий. Более того, мнение, будто романтическая любовь насущно необходима для брака, успело сделаться анархическим, и, подобно мнению святого Павла, хоть и в противоположном смысле, игнорирует тот факт, что именно дети придают браку смысл. Что касается детей, тут, конечно, не нужна никакая институция, связанная с сексом, а вот когда дети появляются, муж и жена, если они осознают свою ответственность и заботятся о потомстве, должны признать, что их чувства друг к другу уходят на второй план.

Переходное состояние сексуальной морали в настоящее время обусловлено двумя основными причинами: первая – это изобретение и внедрение противозачаточных средств, а вторая – эмансипация женщин. Первую из этих причин я рассмотрю подробно чуть позднее; вторая же является предметом рассмотрения в данной главе.

Эмансипацию женщин отчасти можно увязать с демократическим движением; все началось с французской революции, которая, как мы уже видели, изменила законы наследования в пользу дочерей. Трактат «В защиту прав женщин» Мэри Уолстонкрафт (1792) вырос из идей, на которые опиралась и которые стимулировала французская революция. Далее и вплоть до наших дней притязания женщин на равные права с мужчинами подтверждались все более решительно и твердо. Сочинение Джона Стюарта Милля «Подчиненность женщины», книга чрезвычайно убедительная и аргументированная, оказало немалое влияние на передовых мыслителей следующего поколения. Мои отец и мать были его учениками, а мать даже выступала с речами в пользу права голоса для женщин в 1860-х годах. Ее феминизм был столь пылким, что я появился на свет попечением первой женщины-врача, доктора Гаррет Андерсон, которую, к слову, не допускали к медицинской практике и которая считалась сертифицированной акушеркой. Феминистское движение ранней поры охватывало лишь высшее сословие и средний класс, а потому не располагало подлинной политической силой. Законопроекты о предоставлении женщинам права голоса вносились в парламент ежегодно, но, пусть их вносил мистер Фэйтфул Бегг при поддержке мистера Стренгвейза Пигга, на тот момент эти проекты не имели шанса воплотиться в законы. Правда, феминистки среднего класса добились одного громкого успеха, настояв на принятии закона, устанавливающего право собственности для замужних женщин (1882). Ранее все имущество, принадлежавшее замужней женщине, находилось в полном распоряжении ее мужа, за исключением случаев доверительного управления. Дальнейшая история женского политического движения еще слишком свежа и слишком хорошо известна, чтобы ее пересказывать. Но стоит отметить, что скорость, с которой женщины в большинстве цивилизованных стран отвоевали себе политические права, поразительна, особенно на фоне прошлого и учитывая те колоссальные изменения в мировоззрении общества, которые это событие предполагало. Отмена рабства будет здесь более или менее близким аналогом, но напомню, что рабство в европейских странах исчезло задолго до нашего времени и, к тому же, не затрагивало вопроса столь интимного, как отношения мужчин и женщин.