Душа и тело на ключ запечатаны,

Несвобода слезами оплачена,

Но найдет за семью печатями

То, что будущим предназначено.

Монастырь встретил меня тишиной и пустотой. Проходя по длинным коридорам, где каждый шаг отдавался пугающим эхом, я разглядывала длинные мрачные тени от чадящих факелов на каменных стенах и плотно закрытых дверях, и чувствовала нарастающее с каждым шагом раздражение. Слезы закончились еще в дороге, теперь на смену грусти пришла злость.

Еще вчера были потоки красивых слов и чарующих речей, еще вчера между нами царили любовь и доверие. Все это было вчера. Сегодня же меня ждал холодный лабиринт монастыря, конвой из четырех стражников за спиной и полное отречение, словно не было меня никогда в жизни Талейна. И все это случилось благодаря глупейшему стечению обстоятельств. По сути, я не виновна, но тот, кто еще вчера клялся мне в вечной любви, сегодня легко и непринужденно вышвырнул за порог, не поверив и не дав сказать ни слова в собственное оправдание. Да, в жизни нет ничего вечного, и даже память не вечна. Но он предпочел верить чьим угодно словам, только не моим! Это ли не есть предательство?

Талейн, какой же ты глупец! Пусть ты сильнейший, пусть ты князь, пусть побывал не только на этом свете, пусть даже отобрал у меня сына и лишил магии, но ты — глупец! Воистину, только глупец способен так легко, без борьбы и сомнений отступиться от собственного счастья в угоду чужим домыслам и догадкам!

Зарайна тоже хороша: вместо того, чтобы прийти ко мне, тут же побежала жаловаться моему мужу! Вернее, уже бывшему мужу. Словно и не сестра мне, а старая зловредная сплетница. Интересно, под каким предлогом она уговорила Дейна открыть портал в Райлен?

«Дорогой, скорее! Мне нужно срочно сообщить об измене моей сестры с моим же мужем!» — передразнил Зарайну мой внутренний голос.

Я вдруг расхохоталась, заставив идущих впереди монахинь испуганно вздрогнуть и обернуться. Гулкое эхо разнесло мой смех по коридорам, запетляло, запуталось в переходах, взметнусь к высокому потолку и полетело вдаль, становясь все тише.

— Ш-ш-ш! — испуганной черно-белой птицей метнулась ко мне одна из сопровождающих, перейдя на трагический шепот. — Смех — происки дьявола, прекратите!

Ее речь не произвела на меня должного впечатления, лишь вызвала новый приступ хохота.

— Истерика, — со знанием дела объявил один из стражников и залепил мне пощечину. Полновесную, без какого-либо намека на уважение к женскому полу.

— Мужская солидарность? — мгновенно успокоившись, я пристально посмотрела на него. — Советую держать ее при себе. Если мой муж сменит гнев на милость и восстановит меня во всех правах, первым делом я позабочусь о твоем увольнении.

Любитель давать волю рукам скрылся за спинами товарищей.

— Ваша келья. — Монахиня толкнула боковую дверь, темным пятном выделявшуюся на белой стене, и прошла вперед. Пламя факела осветило скудную обстановку: узкий шкаф, низкую кровать и крошечную тумбочку. — Располагайтесь. Учитывая обстоятельства, сегодня ужин вам принесут сюда в виде исключения. В остальные же дни следует ходить в общую столовую со всеми сестрами.

Стоило мне переступить порог, как дверь закрылась, послышался характерный звук поворачивающегося ключа и удаляющийся шорох шагов.

«Попалась птичка в клетку, — мрачно констатировал внутренний голос. — Допелась».

Решив не расстраиваться по этому поводу и не терять времени даром, я первым делом изучила место, в котором, по мнению Талейна, проведу остаток дней.

Келья оказалась убогой — два шага в ширину, четыре в длину, особо не разгуляешься. С неудовольствием отметила решетку на окне, слишком узком, чтобы давать много света. Стало понятно, почему у монахинь такие бледные лица. Интерьер был по-монастырски скудным: в шкафу помещалось не более пяти платьев, впрочем, монахиням вряд ли нужно больше, рядом стояла низкая и короткая кровать. Спать на ней можно было, лишь подтянув колени к подбородку или сидя.

«Верну титул — проведу церковную реформу!» — возмущенно решила про себя.

«Вернешь ли?» — поддел внутренний голос.

Огрызнуться я не успела. В замке повернулся ключ, дверь открылась, явив моему взору еще одну монахиню, обряженную в белую рясу — настоятельницу монастыря, мать Лавинию. В руках вошедшей был поднос. А на нем — кувшин с неведомым напитком, и — о чудо! — исходящие горячим паром пирожки! Развод разводом, но еда — прежде всего! Желудок моментально напомнил о несостоявшемся обеде и запоздалом ужине сварливым ворчанием, поэтому моего терпения хватило лишь на короткий приветственный кивок, после чего я села на тумбочку, поставила поднос на колени и жадно вцепилась в пирожок, по величине напоминавший лапоть. Начинка оказалась сухая, из толченой фасоли, но меня это не смутило. Ягодный морс вполне исправил положение. Поэтому с ужином я закончила в считаные минуты, и только потом вспомнила о настоятельнице, с которой, будучи некогда вторым лицом в городе, была знакома.

— Простите… — Я без зазрения совести поставила поднос на пол и вернулась на тумбочку, поскольку в ожидании конца трапезы монахиня присела на кровать, не оставив мне места. — Стресс и дальняя дорога способствуют пробуждению аппетита.

— Понимаю. — Тонкие бесцветные губы сложились в сочувствующую улыбку. Спокойный голос звучал мелодично, но с легкой грустью. — Надеюсь, происшествие вас не сломило и не лишило здравомыслия?

— Вот еще! — Я вызывающе вздернула подбородок, не считая нужным выставлять напоказ душевные раны. — Если вы пришли прочитать мне лекцию о моем поведении, а также о заведенном в этих стенах распорядке, то зря стараетесь. Все обвинения в мой адрес это даже не ложь, а вопиющее недоразумение! И в рясу я обряжаться не стану. Также убедить меня в том, что все присутствующие здесь мои сестры и братья, у вас тоже не получится. Молитву я знаю лишь одну, и в то, что Всевышний помогает всем и каждому, теперь уже не верю.

— Веришь! — Настоятельница вдруг перешла на «ты», внешне оставаясь спокойной и невозмутимой. — Отрицание на самом деле есть призыв о помощи. И я могу доказать тебе, что Всевышний милостив и не оставляет детей своих в беде.

— Ну-ну. — Я скептически поджала губы.

— Ты ведь хочешь вернуть расположение мужа? — прозвучал искушающий вопрос.

— Да пусть подавится своим расположением! Во дворце и без меня желающие на него найдутся.

— И ты совсем не скучаешь по сыну? — испытующе спросила настоятельница.

— Не ваше дело! — нагрубила я.

— Допустим, — не сдавалась собеседница. — А если я скажу, что твоей семье грозит смертельная опасность и только ты можешь помешать страшным планам?

— Моя семья в лице моего мужа сегодня отказалась от меня, безжалостно вышвырнув за ворота, словно бродяжку! — огрызнулась я, не поддавшись на провокацию.

— Ваше величество, не дурите! — не сдержалась собеседница. Подалась вперед, схватила за здоровую руку. — Я знаю вас как умную женщину, готовую прийти на помощь любому, кто попросит. Так выслушайте меня без глупого упрямства! Обиды недолговечны и рано или поздно проходят, оставляя после себя горечь утраты. Потом вы будете горько сожалеть, что так легкомысленно отнеслись к моим словам. Если же не хотите думать о муже, подумайте о своем сыне! Он не заслуживает смерти!