Возможно, она и не хотела, чтобы на нее таращились, но есть такие индивиды: что не делают, все получается будто бы напоказ. Я лично живу в обычном мире, где люди едят, спят, справляют естественные надобности, и эффектная сценка – женщина с каменным худым лицом, алая роза – кажется мне киношным кадром. Только в кино роза должна быть свежей (снежинки, танцуя, ложатся на дрожащие лепестки). А этот цветочек оказывается мятым, так что эпизод, при всей его пафосности, слегка смазывается.

Однако дамочка меня заинтриговала. Судя по тому, что пасется она на отшибе, а также по недоуменным взглядам присутствующих ясно: никому из них она не известна и оттого вдвойне таинственна.

На могилу с одиноко лежащей на ней розой деловито устанавливают памятник-времянку, который потом заменят мраморным изваянием, заваливают его множеством венков с искусственными цветами, и публика отправляется помянуть покойницу – естественно, не в ближайшую «стекляшку» за углом.

Дама с розой трапезничать с народом не собирается – не ее, видать, это стиль. Усаживается в поблескивающую расплавленным золотом длинную поджарую «мицубисю» и уматывает. Но я успеваю запомнить номер – на всякий случай.

Заполненный удрученным народцем зал ресторана. Нахожу себе местечко. Сажусь. Раздаются тосты, до краев наполненные благородной скорбью и безмерной печалью, но плачет только немолодой дядька, как понимаю, отец Марго. Пользуясь тем, что атмосфера в пищепитейном заведении под непосредственным влиянием возлияний становится все теплее, подваливаю к Принцу и произношу вполне искренние слова соболезнования.

Его глаза не сразу концентрируются на мне, в них вспыхивает злоба.

– Здорово ж ты ищешь убийцу отца, – цедит он. – Вот уже и жену мою…

Ничего не отвечаю, горе у человека, я б на его месте не такое рявкнул.

– Иди на место и не отлучайся, – мрачно командует Принц.

Снова усаживаюсь в свое креслице. В отличие от прочих, я не выпил ни грамма. Их-то отвезут личные шоферы, потому и позволяют себе налакаться до поросячьего визга.

Принц поднимается и, сопровождаемый охранниками, движется к выходу. Возле меня притормаживает и бросает, как собачонке:

– Ступай за мной.

Я мог бы обидеться и послать его «далеко, далеко, где кочуют туманы», но он мне нужен. Носом чую, что-то наверняка знает, подлюка, и молчит.

Без слов поднимаюсь и шагаю к выходу. На улице сажусь в «копейку» и трогаюсь за черным «роллс-ройсом» Принца. Таким манером добираемся до Яблоневого.

Гостиная коттеджа, из которой убрали мебель, кажется еще громаднее. Зеркала завешаны траурной материей. Возле стены – постамент, на котором для прощания был выставлен гроб.

Уединяемся в кабинете хозяина. Принц вытаскивает из загашника бутылку виски, разливает по стаканам.

– За Марго, упокой, Господи, ее душу!

Напиток родины Бернса медово обжигает мою гортань, точно огонь по бикфордову шнуру, пробегает по жилам и взрывает мозги, которые тут же принимаются пылать, как копна сухого сена. Закусываем виноградом.

Из бесцветных глаз Принца скупо выкатываются слезы. Мне становится неловко, точно подсмотрел нечто постыдное. Принц наливает снова, и снова, и снова… Теперь рядом со мной не спесивый капиталист, а потерявший жену бедолага.

Кто-то верно сказал: спирт развязывает язык и упрощает отношения. И неважно, кем он прикидывается: нажравшимся колбасы и тушеной капусты Шнапсом, ухарем-мужиком по прозвищу Водка, японским хлопчиком Саке или благородным виконтом де Коньяк – действие одинаковое.

Принц бормочет нечто не слишком вразумительное и вдруг брякает, что в последнее время у них с Марго не все ладилось. Мои ушки тотчас взлетают на макушку.

– А что такое?

Он лыбится хмельно и лукаво и не отвечает.

– За границу теперь уедете? – спрашиваю.

– Не-а. Здесь рожи вокруг хамские, с души воротит, но свои рожи, понимаешь? Ничего не поделаешь, генетика… Расскажи лучше о себе, – велит он, вонзив в меня дымный тяжелый взгляд красных глаз.

Вспоминаю свое детство, первую любовь – и Марина, Сероглазка, Анна и иные персонажи моей непутевой жизни как будто садятся рядом с нами.

– А ты забавный… – еле ворочая языком, бормочет Принц. – Но ты мне симпатичен… Кругом одни продажные твари… ни-ко-му нельзя доверять… Хочешь, будем друзьями?

Пьем на брудершафт. К этому времени уже откупорена вторая бутылка. Начинается новый круг нашего забега.

– Только честно, – допытывается Принц, – за лимон баксов продашься?

– Даже не предлагай.

– Кончай заливать, – отмахивается Принц, – продаются все. Ты что, князь Мышкин? Рядовой сыч, падкий до денег. А я…

И неожиданно принимается читать стихи – не переставая, как заводной, и рифмованные строчки кружат мою башку почище вина. Потом замолкает, понурив голову с видом усталого коня. И выдает короткую исповедь:

– Отцу нужен был продолжатель его дела. Он даже не соизволил поинтересоваться, хочу или нет заниматься финансами, акциями и прочей мурой. Просто повелел, как солдатику. Я – под козырек и ать-два, ать-два. А я гуманитарий. Поэт… Пропади оно пропадом…

– А как же заводы? Сам ведь хвалился, что здорово все наладил.

– Бизнес – это азарт, забирает за живое, остановиться уже не можешь. Как скачки или рулетка. Вот и затянуло… точно в омут… а теперь – спать!..

Пьяно махнув рукой, Принц, покачиваясь, удаляется в супружескую спальню, указав мне на комнату для гостей. Забредаю туда, опрокидываюсь на кровать и пропадаю, предварительно заплетающимся за зубы и за самого себя языком оповестив Гавроша, что дома ночевать не буду: «Извини, но так сложились обстоятельства…» И ей – в который раз – приходится верить мне на слово.

Утром удостаиваюсь завтрака вдвоем. В просторной светлой столовой нам прислуживает горничная. Принц умыт, выбрит, однако его отечное лицо веселее не стало. Поглощая добропорядочную минеральную воду, он выглядит бездушным и неприступным, точно я – жалкий проситель, и сейчас он решает, облагодетельствовать меня или вышвырнуть вон. Тем не менее, когда называю его на «ты», он не запускает в меня тарелкой с недоеденной земляникой. Похоже, вчерашний брудершафт еще действует.

– Он, должно быть, уверен, что теперь я забьюсь в угол и буду трястись от страха, – воинственно заявляет Принц. – Не дождется.

– Кто – он?

– Кот, кто же еще. Жирная мразь. Мясник.

– Есть у тебя хоть одно-единственное доказательство причастности Кота к убийствам твоего отца и жены?

– Нет. Но убежден, без него не обошлось.

– Погоди, насколько мне известно, у Кота свои люди в верхушке города. Он ведь мог их ручонками конкурента придушить.

– Пытался. Налоговая нас забодала вконец. Война шла на всех фронтах. У него мэр в друзьях, у нас – губернатор, он налоговикам и ментам платит, чтобы нас прищучили, а мы их перекупаем. На одни только взятки тратили столько бабла, что на них можно было с десяток небоскребов построить. Видимо, в конце концов, Кот уяснил, что так нас не одолеть, решил физически уничтожить. Устал я от этой канители, сыч. Мне сейчас нужно только одно – чтобы отстали. Умотать бы куда-нибудь подальше, в Тибет. Дышать кислородом, молиться и читать стихи. И плевать с этой высоты на паскудное скопище двуногих.