Адъютант Эстеве, полковник Борель обещал выделить нам места для ночлега, сопроводите нас туда.

– Так точно, господин коммандан.

Через полчаса сержант с письмом уехал в Аррас, а Огюстен, окутанный клубами табачного дыма, лениво потягивал кисловатое вино и не менее лениво курил трубку. Комната, выделенная Лануа полковником, находилась в доме, расположенном напротив ратуши-штаба, и до Войны, скорее всего, служила номером гостиницы. Помещение было немного неуютным, но достаточно чистым и, что самое главное в ноябре, теплым. Безю поселили в соседнем номере.

Мысли коммандана, впрочем, были весьма далеки от этой комнаты. В письме полковнику Батистини Лануа в общем и целом передал то, что увидел и узнал за этот день. Его рассказ был правдивым и исчерпывающим кроме одного момента: Огюстен не стал сообщать, что капитан Мишо полностью во всем сознался. Вместо этого, Лануа написал, что не смог получить от капитана никаких показаний касательно утра одиннадцатого ноября. Таким образом, коммандан пытался выкроить немного времени. Его начальник – полковник Батистини – был хорошим офицером и работал на совесть, но узнай он, что Мишо согласен с выдвинутым обвинением, и приговор будет вынесен без промедления.

Но даже не ложью начальнику были заняты мысли Огюстена – коммандан думал о том, зачем собственно он выкроил себе это время. Доказать невиновность Мишо не представлялось возможным, потому что он был виновен и сам об этом говорил. Имелись неплохие шансы защитить капитана от очень громкого, но достаточно голословного обвинения в трусости. Полковник Борель на момент составления своего рапорта явно дал волю эмоциям и, скорее всего, сам понимал, что Мишо совершенно точно не трус. Хотя, разумеется, полковник и на этом пункте обвинения будет настаивать до последнего. Несмотря на это, Лануа считал, что шансы снять с капитана обвинение в трусости все же были достаточно высоки.

Не имелось у коммандана окончательной ясности и с обвинением в оскорблении старшего по званию – Мишо не смог точно указать, что именно было им сказано, поэтому тут все зависело от свидетельских показаний… Огюстен прервал свои размышления и устало растянулся на кровати прямо в мундире и сапогах.

День пролетел быстро, но не безболезненно и стрелки часов показывали пять часов вечера. «Так или иначе, нужно опросить солдат его роты, в первую очередь лейтенанта Феро, а также посетить место боя. Но сегодня уже поздно, да и Безю нет…» – мысли Лануа прервал аккуратный стук в дверь. Коммандан с некоторым трудом сел, оправил мундир и разрешил войти. Адъютант Эстеве передавал ему приглашение полковника Бореля отужинать в его компании. Огюстен не видел причин отказываться, кроме того, у него были к полковнику вопросы, которые лучше задавать в сравнительно непринужденной обстановке.

***

Ужин полковник Борель сегодня, а возможно и обыкновенно, принимал в своем рабочем кабинете в штабе полка. Леса, поля, реки и населенные пункты были убраны в стол, равно, как и траншеи, окопы, километры колючей проволоки, рытвины и воронки от взрывов, а также несколько сотен солдат и офицеров. Вместо них на столе, накрытом накрахмаленной белоснежной скатертью, нашлось место запеченной курице, доброй голове сыра (насколько мог судить Огюстен, грюйера, но не швейцарского, а из Конте или Савойи), хлебу и двум бутылям вина. Блюда с едой соседствовали с двумя пустыми тарелками и приборами на двух человек.

Лануа не мог не отметить, что пусть ужин полковника и превосходил изрядно своим богатством солдатский паек, разница все же не была столь неприлична, как на многих иных офицерских столах, которые коммандану приходилось видеть преимущественно в тылу. «Чем дальше от бошей, тем ближе к перепелам» – как однажды грустно пошутил полковник Батистини, которому по долгу службы приходилось бывать на подобных ужинах еще чаще, чем Огюстену.

Сам хозяин кабинета, впрочем, был занят вовсе не ужином – он с упоением и, даже, каким-то маниакальным остервенением выбивал и чистил свою трубку. Хотя просто трубкой пенковое великолепие с резной чашей, которое держал в руках Борель, мог бы назвать только человек с полным отсутствием чувства прекрасного. Мастерство резчика превратило чашу в голову бородатого мужчины восточной внешности, из тюрбана которого должен был подниматься дым.

– Вы вызывали меня, господин полковник?

Полковник отвлекся от своего занятия и поднял взгляд на стоявшего в дверях Огюстена:

– А, Лануа! Я рад, что вы решили отужинать со мной.

Голос Бореля явно выдавал приподнятое настроение своего обладателя.

– Спасибо за приглашение, господин полковник.

– Глупости, Лануа… Садитесь, не стойте в дверях. Дайте мне еще минут пять, и я к вам присоединюсь. Можете пока налить себе вино.

Полковник вернулся к своей трубке, предоставив коммандана самому себе. Огюстен невольно улыбнулся, увидев, сколько сажи и пепла остается на белоснежной скатерти от действий Бореля. Он не стал отказываться от предложения и налил себе вина в основательный толстостенный бокал. Шли минуты. Борель все никак не мог закончить, протирая теперь тряпочкой лицо «турка» – как отчего-то окрестил чашу трубки полковника Огюстен. Внезапно Борель пристально посмотрел на своего гостя:

– А вы курите трубку, Лануа?

– Да, господин полковник.

– Позволите посмотреть?

Лануа успел оценить трепет, с которым Борель относился к своей курительной принадлежности, и понять, что полковник, очевидно, являлся страстным ценителем. Поэтому он не сильно удивился просьбе и передал свою простую бриаровую трубку в руки Бореля.

Трубка коммандана была лишена богатого оформления, но, тем не менее, в его глазах превосходила красотой все трубки во всех уголках мира – из декоративных элементов на ней была лишь маленькая гравировка по правой стороне, содержавшая в себе надпись: «Огюстену от Софи. Спасибо за пять восхитительных лет».

Полковник внимательно вглядывался в трубку, вертел ее в руках и, как показалось Лануа, все пытался найти какой-то секрет или вникнуть в тайну этого простого, в общем, приспособления.

– Я сегодня был по делам полка в Аррасе и заодно справился о ваших полномочиях у полковника Батистини. Ваши права полностью подтвердились, так что прошу простить мою утреннюю недоверчивость.

Борель заговорил совершенно неожиданно, даже не отвлекшись от разглядывания трубки. «Въедливый сукин сын!» – Огюстен не ожидал, что полковник действительно решит растрясти Жандармерию. Лануа уже собирался сказать, что никаких обид быть не может, но выяснилось, что Борель не закончил:

– Кроме того, я расспросил о вас. Мы с Полем Батистини пересекались еще в Дагомее и за ним остался небольшой должок, поэтому он удовлетворил мое любопытство.

– Выяснили что-нибудь интересное, господин полковник?

– Выяснил кое что неожиданное… Почему вы не носите награды, Лануа? Простите, что так напрямую, но с настоящими офицерами я предпочитаю общаться без церемоний.

«Ну, без церемоний,