— А знаешь, — повернулся к ней Буданов, — однажды мы вот так же насыпали корма и пошли дальше. Вдруг слышим страшный гомон. Что такое? Кружатся над нами птички, щебечут, будто жалуются. Ну, мы на всякий случай вернулись обратно, что ты думаешь? На полянке хозяйничала сойка, и эти малышки помчались за нами вдогонку, прося защиты!

— Они все понимают! — убежденно сказала Леля и спросила: — А если есть первые птички, значит, должны быть и вторые?

— Точно, — подтвердил Буданов.

— Надо было оставить им немного корма, — спохватилась Леля.

— У меня есть еще один пакетик, — успокоил он ее. — Я вообще запасливый парень.

— Это хорошо, — одобрила Леля. — А то времена нынче суровые…

До ручья они так и не добрались: Леля устала и, хотя изо всех сил старалась не показывать этого, Буданов заметил и решительно повернул обратно. Но ему, как застоявшемуся в стойле рысаку, так хотелось размяться, что он крикнул ей:

— Не спеши! Я потом вернусь за тобой! — Рванул вперед и скрылся из виду.

Но Леля вовсе не собиралась демонстрировать свою несостоятельность и заспешила за ним следом, досадуя на неуклюжесть. Лыжи проскальзывали, наезжали одна на другую, палки жили самостоятельной жизнью, никак не облегчая ее нелепых телодвижений, а очки то и дело сползали на нос. Но Леля не сдавалась, упрямо неслась вперед и, вылетев к небольшому пологому спуску, лихо съехала вниз, согнув в коленях пружинящие ноги, отведя палки назад и, как ей казалось, изящно изогнув стан.

Ветер свистел в ушах, а она стремительной смелой птицей летела с «горы» и вдруг неожиданно, непонятно как оказалась в сугробе, в какой-то дикой, невероятной позе, будто неведомая злая сила подхватила ее, завязала узлом и воткнула головой в снег.

И она едва не задохнулась в этом рыхлом глубоком снегу, вынырнула с выпученными глазами и забилась, задергалась, пытаясь выбраться из мягкого плена. Но ничего, ничего не получалось! Руки утопали в податливой глубине, не находя опоры, и Леля беспомощно барахталась в отчаянии от глупейшей ситуации, а главное, от того, что Буданов увидит ее в этом идиотском положении!

— Вставай же, вставай, проклятая корова! — шипела она. — Давай же, пока он не приехал!

Но он уже приехал! Вылетел из-за поворота и резко затормозил, подняв снежные брызги. Из взбитого сугроба в перекрестье торчащих в разные стороны лыж на него смотрела Леля, лохматая, красная, мокрая и ужасно, ужасно сердитая.

Буданов прикусил губу, но не удержался и зашелся от смеха.

Леля гневно взирала, как он корчится и извивается от безудержного веселья, вытирает слезы восторга и подвывает от удовольствия, наконец дотянулась до торчащей из снега лыжной палки и метнула ее в насмешника.

Буданов едва успел увернуться и поднял руки вверх в знак своей полной капитуляции перед разъяренной кошкой, шипящей у его ног.

Он снял с нее лыжи, присел на корточки и протянул руку, за которую она немедленно ухватилась, пытаясь подняться. И таким отчаянным был этот порыв, что он, не удержав равновесия, рухнул прямо на нее.

— Ну вот и все! — обреченно прошептала Леля. — Теперь мы оба погибнем в этих сугробах. И только весной, когда растает снег…

Но он не дал ей дорисовать апокалипсическую картинку, наклонился и припал к ее губам.

Солнце давно скрылось, небо заволокли тяжелые черные тучи, и повалил снег, скрадывая и без того короткий декабрьский день.

Они наконец оторвались друг от друга и ехали теперь домой — Леля впереди, Буданов за ней — сквозь сумеречный притихший лес. И в меркнущем свете дня лес этот казался странно враждебным, таящим опасность за каждым кустом.

И Леле чудилось, будто кто-то чужой, неведомый осторожно крадется следом, прячась за елками, и вот-вот нагонит, охватит мягкими лапами и утянет в темную непролазную чащу, именно сейчас, когда она так невозможно счастлива.

И, выехав наконец на опушку, на край большого светлого поля, за которым виднелся уже коттеджный поселок, она облегченно вздохнула и повернулась к Буданову. И тот, будто давно уже ожидая этой остановки, наехал на нее и сжал в объятиях.

И снова они долго стояли обнявшись, не в силах оторваться друг от друга.

— Ты не замерзла? — тихо спросил он.

— Нет, — прошептала Леля. — Когда ты вот так держишь меня…

— Ты дрожишь…

— Это не от холода…

— А от чего же? — лукаво поинтересовался он.

— От голода, — засмеялась Леля.1 — И я уже готова кое-кого съесть.

— Если догонишь! — Буданов ловко развернулся и быстро заскользил по полю, время от времени оглядываясь: не слишком ли отстала Леля. Но она, подгоняемая холодом и наступающей темнотой, спешила за ним изо всех сил.

А в это время запиликал мобильный телефон Петра Андреевича, который он по рассеянности оставил в гостиной на столике возле дивана, где провел минувшую ночь. И ответила на звонок Майя, волею судеб оказавшаяся рядом.

Звонил некто Вольфганг Крюгер, давний партнер Буданова по бизнесу. Он сообщил, что будет в Москве проездом, чрезвычайно ограничен во времени и летит специально для того, чтобы встретиться с Петром Андреевичем по весьма важному делу.

— Мне очень жаль, — медленно сказала Майя, — но Петр Андреевич сейчас занят и вряд ли сможет…

— Это действительно телефон Буданова? — от волнения акцент Вольфганга значительно усилился. — С кем я бесседовать?!

— Это его секретарша… Леля… — Она прикрыла рот ладонью и оглянулась. В комнате никого не было.

— Я должен говорить с ним лично… Это касается его интересов! Речь идет о больших деньгах…

— Ничем не могу вам помочь!

Майя выключила телефон, секунду постояла в раздумье, потом поднялась на второй этаж и положила его на стол в комнате, где, она знала, расположились Леля с Будановым.

Наступил еще один вечер, который все тянулся, тянулся и никак не переходил в ночь. Они оба знали, что сегодня произойдет между ними, но не могли найти предлога, чтобы уйти, наконец, в свою комнату.

Леля сидела в кресле напротив камина, на том же месте, что и вчера. И Буданов снова расположился у ее ног, но сегодня не пел — тихо перебирал гитарные струны.

Печальные звуки тонули в полумраке гостиной, мерцали догорающие поленья, и неспешный разговор после шумного, яркого дня держал, не давая разойтись по комнатам.

И все-таки эта минута настала. И Буданов с Лелей поднялись последними, скрывая свое нетерпение, будто никуда не спешили и не было для них большего удовольствия, чем коротать вечерок в компании, при народе в хороводе…

Замедленная съемка долгого прощания, бесконечный подъем на второй этаж, тихий стук закрывшейся двери — и долгожданное кольцо его рук, его тепло, его запах!