Короче говоря, экзаменаторы разорвут его на клочки.

— Экзаменаторы разорвут вас на клочки, ваша милость, — сказала Эмили. — Спасибо, Люси. Можете идти.

Фредди откинулся на спинку кресла и взъерошил волосы. Глаза его не отрывались от задницы уходящей Люси.

— Чушь. Они все будут дремать в своих креслах.

Вероятно, он не ошибался, но Эмили соглашаться не собиралась.

— Ваш греческий не так уж плох, но латынь отвратительна.

— Зато математика превосходна. — Он потянулся к кофейнику и наполнил свою чашку до краев. — Кофе?

Эмили с подозрением посмотрела на черную жидкость.

— Разве только чуть-чуть.

Он наполнил вторую чашку и взял кувшинчик со сливками.

— Именно так я выигрываю в карты. С помощью математики. — Он постучал по виску чайной ложечкой. — Запоминаю, что уже вышло, просчитываю вероятности. Довольно просто, если уловишь суть.

— Но рискованно. Вы же не можете не понимать, что они считают, будто вы жульничаете. — Эмили добавила в чашку сливки и кусок сахара и неуверенно принюхалась. Пахло довольно неплохо. Такой житейский богатый запах.

— Ну давайте, пробуйте. Он не кусается. Если, конечно, вы не пьете его черным, как отец. Ох, вот это вещь! В особенности приятно, когда просыпаешься поздно.

Эмили сделала глоток и передернулась.

— Он пьет это черным? Вообще без ничего?

— Понимаете, он у нас из героев. Сделай или умри. Наверное, думает, что это его обесчестит — портить чистоту кофе или что-то в этом роде. Это что, лимонный кекс? — Фредди протянул тощую руку к подносу и схватил кусок.

— Тарелка и салфетка слева от вас, лорд Сильверстоун.

— О, точно. Он совсем неплохой, мой отец, — произнес Фредди довольно неразборчиво, жуя кекс, — но очень уж непреклонный. Возьмите, к примеру, его лицо.

Эмили промокнула губы, спохватилась и смачно вытерла их.

— А что его лицо?

— Ха-ха. До чего у вас превосходные манеры, Гримсби. То есть мистер Гримсби. — Он подмигнул. — Конечно же, я имею в виду эту его ужасную физиономию, при взгляде на которую детишки визжат от страха, а ангелы лишаются чувств. Вот уже двенадцать лет, с тех пор как он вернулся домой после того, как, черт его знает, в каком приключении ему покалечило лицо, а заодно он лишился и руки, отец не покидает Йоркшир, не принимает гостей и вообще не посещает светских мероприятий. И знаете почему?

— Это совершенно не мое дело, ваша милость, — ответила Эмили, навострив уши.

— Конечно, не ваше, но бьюсь об заклад, вы умираете, хотите узнать, разве нет? Можно подумать, что это гордость — раньше я и сам так думал, и, должен признаться, частично так оно и есть. Но время шло, и я начал мудреть, — тут Фредди пожал плечами, как умудренный жизнью шестнадцатилетний юнец, — и начал понимать, что это самое обыкновенное тупоголовое упрямство. Для начала он перестал выезжать и, клянусь Богом, даже и не собирался менять решение. А потом удрала моя мать…

— Лорд Сильверстоун, право же. Вряд ли следует рассказывать подобное постороннему человеку. — Эмили решилась сделать еще глоток кофе. Как странно, у нее вдруг закружилась голова.

— Чепуха. Кто-нибудь все равно должен вам рассказать, чтобы вы не попали впросак с неуместными замечаниями. Никто не любит попадать впросак, мистер Гримсби. — Фредди ухмыльнулся. — Мне тогда было всего четыре года, так что я почти ничего не помню, только то, что она была необыкновенной красавицей. А может, я и этого не помню, просто все так говорят. «О, герцогиня, она была красавицей, просто легендарной». В общем, все представили так, будто она уехала за границу поправлять здоровье, но на самом деле она удрала, просто и незатейливо. И если и имелась хоть какая-то возможность изменить решение отца насчет того, чтобы вернуться в общество, именно тогда эта возможность и умерла. Хотите кекса?

— Нет, спасибо. — Эмили поставила чашку. Ветер снова нагнал тучи, и солнце, так весело струившееся в окно в девять утра, исчезло, а в комнате стало холодно. Эмили встала и подошла к ведерку с углем. Видно, что комнату используют нечасто. Лимонный запах, оставшийся после недавней уборки, не мог перебить затхлость и запах гниющего дерева, какой всегда имеется в почти необитаемых помещениях. — Но она жива, надеюсь? — услышала Эмили собственный голос и бросила в шипящее пламя камина несколько кусков угля.

— О, об этом я ничего не знаю. Спросите лучше отца, — с полным ртом приглушенно ответил Фредди.

— Разумеется, я не буду спрашивать вашего отца. Это совершенно меня не касается.

— Лично мне все равно — хоть так, хоть эдак, честное слово. Думаю, где бы она ни находилась, вряд ли она мучается бессонницей из-за меня или отца.

Эмили выпрямилась и расправила лацканы.

— В таком случае она дурочка.

— Хотя мне интересно, какая она была. — Фредди откинулся на спинку кресла и допил остатки кофе. — Как мне рассказывали, поначалу они бешено любили друг друга. Медовый месяц в Италии, но поскольку я родился через девять месяцев после свадьбы, вряд ли они видели там много достопримечательностей, если вы понимаете, о чем я. Потом отца призвали в полк, и на этом все кончилось.

Щеки Эмили под бакенбардами горели.

— Этого вполне достаточно, ваша милость. Довольно.

— Действительно.

Единственное слово прогремело в комнате, как пушечный выстрел. Эмили подскочила, расплескав кофе, и резко повернулась.

Герцог Эшленд заполнял собой дверной проем. Рука его лежала на задвижке, седые волосы словно светились над изуродованным лицом.

При появлении Эшленда аккуратная комната словно взорвалась паникой, как взвод, пойманный сержантом за уклонением от служебных обязанностей. Очень полезный навык — умение двигаться и наблюдать, не будучи замеченным. По крайней мере этим он обязан Олимпии.

Фредди вскочил на ноги, опрокинув стул.

— Сэр!

На другой стороне стола мистер Гримсби поставил чашку с кофе и встал. Пальцы его вцепились в край стола; вероятно, дрожали. Бедняга.

— Доброе утро, ваша светлость, — произнес он своим хрипловатым голоском.

Эшленд прошел в комнату, с решительным щелчком закрыв за собой дверь. Это помогло подавить неприятное чувство, зарождавшееся в груди. «Поначалу они бешено любили друг друга».

— Я пришел, чтобы посмотреть, как продвигаются твои дела, Фредерик, — сказал он.

Фредди поднял стул, поставил его и сел.

— О, только не сердись и не увольняй беднягу Гримсби, отец. Мы просто болтали за кофе. Заверяю тебя, он здорово гонял меня всего несколько минут назад.

— Не сомневаюсь. — Эшленд перегнулся через стол, просмотрел книги и тетради, валявшиеся у подноса, и взял один листок. — Это твои латинские спряжения, Фредерик?