Лошадки скачут – половина добрая из искусственной матки родом; все до единой неказистые мохнатые тяжеловозы – эта порода лучше всех переносила долговременную заморозку эмбрионов.

Макабр!

Огляделся – не встречают. Подождём. Всё равно делать нечего.

…Не мне ждать! Господину незнакомому, пугающему.

Что у меня осталось своего? Имя – чужое, и служба – не моя, даже рожу скальпелем перед вылетом подправили.

– Зачем? – спросил я Старика, когда тот огласил свой вердикт. – Разве иначе нельзя?

– Нельзя, дружок, – отвечал Старик.

«Старик», он же думный боярин от Имперской Безопасности Владимир Конрадович Шталь, пребывал в настроении странном и даже романтическом.

Он только что сдался в сражении, что вёл пол-жизни против всего мира, от покойного Государя до любимой секретарши. Сохранив фактический контроль над ведомством, согласился представлять его в Боярской Думе – собрании лучших специалистов по всем аспектам жизни Империи, консультировавшем и дававшем советы Её Величеству.

Такой финт ушами теоретически плясал на грани нарушения закона. Но заклятый друг Кронин из флотской Дальней Разведки, спецслужбы, отравлявшей существование Шталя сильнее всяких иноземцев, плевать хотел на приличия, давно практикуя подобное; вокруг наследства в очередной раз трещавшего по швам Европейского Союза начинался большой шпиль; провокаций на границах становилось всё больше…

В Думе был нужен лучший. В ведомстве тоже требовался лучший.

Это понимали и молодая Государыня, и сам Шталь.

Тогда я стоял в кабинете со знаменитой табличкой на двери, с которой гордо взирало на недоуменного посетителя выведенное аккуратным почерком «Мой!», и искренне недоумевал, чем заслужил ссылку.

– Дорогой мой! – Шталь неуклюже, но честно пытался подсластить пилюлю. – Яхонтовый! Вы засветились во время Марсианского Провала… молчите, молчите, я не отрицаю, что вы герой, но засветились бесповоротно, так что в основной оперативный состав вам дорога заказана. Сколько лицо не правь, есть приметы, которые не изменишь. Так?

– Так.

– А я, как вам известно, обожаю сеять свет и сладость. Но делать это перед мертвецом – несколько бессмысленно. На Земле вам грозит опасность, делом снова заинтересовались. Да и сами скажите, разве в тринадцатом отделе так весело? Сочинять отписки для бояр от сельского хозяйства о том, что Имперская Безопасность уверена – в изученном пространстве зеленых человечков не бывает… Тихий ужас же! А в колонии на Тритоне воздух, селянки… Слетайте, а?

Тут Старик попал в точку. В тринадцатом, иначе прозываемом «богадельней», весело не было. Именно туда скидывали поток «мусорных» запросов, захлестывавший ведомство, и именно там я проторчал последний год, минувший с конфузии на Марсе.

– Посидите годика четыре в резидентуре в колонии на краю Ойкумены. «Подкрышником»[1]. Подучитесь. А там и вернуться можно. Или вас что-то держит в Солнечной?

…Я вздохнул, глядя на полёт белых лепестков. Меня ничего не держало.

Что в итоге осталось у меня своего? Древнее печатное Евангелие в саквояже. Любовь без шансов на взаимность – равно бесплодная на Тритоне и Земле. Карьера – без надежды принести пользу Отечеству; даже в «богадельню» не гожусь, только в «подкрышники» на краю света, иуд вербовать да сребреники распределять ради тайн великих – кто куда стадо перегнал.

Еще – игольник.

Непростой – шкатулку красного дерева с ним доставил в ночь перед отъездом лейб-фельдъегерь, вылупившийся на мои погоны с нелепой смесью зависти, восхищения и фальшивого пренебрежения во взоре.

Понятное дело: юнец, а уже штаб-ротмистр, да еще высочайшие дары получает. Видать, герой!

Дурак ваш фельдъегерь.

Героев зовут на годовщины выпусков из Высшего Военно-Космического – даже если те вынуждены ответить отказом из-за дел службы. Их не клеймят за спиной предателями Флота, променявшими честный хлеб навигатора и сотрудника Дальней Разведки на подачки зловредных «бесов»-безопасников.

И не заткнуть поганых ртов, не рассказать, что ДыРа чуть не развязала мировую войну, попутно отправив под нож собственных людей, и только «бесы» да личное вмешательство молодой Государыни спасли положение.

Не то, чтобы я питал иллюзии относительно морального облика моей нынешней службы – но всё-таки до такого наши не опускались.

Кажется.

Короче, меня не позвали – и это было горько.

Приложив палец к планшету в подтверждение получения и отослав порученца, открыл шкатулку. На черном бархате лежали небольшой, похожий на древний «Парабеллум» игольник и шесть магазинов к нему.

Невероятно дорогая игрушка. Невероятно полезная. Сто выстрелов в магазине. Принцип пушки Гаусса – бьет далеко, точно и больно: шьет при желании танковую броню. Интеллектуальная система наведения и «умный» прицел, позволяющие забыть о поправках и дрожи в руках, паля чуть не на километр.

Царский подарок. «Императорский», – поправил я себя.

Никаких гравировок с именами и званиями – очевидный плюс при моей профессии. Почему-то то, что дарительница вспомнила об этом, рождало теплое чувство в груди.

…Сейчас игольник приткнулся в подмышечной кобуре.

Я посмотрел на очередного пассажира, добравшегося до встречавших его… друзей?.. членов семьи?

В воздухе звучал мелодичный смех. Где-то звонили церковные колокола.

Невольно я подался к смеющимся. Не помню, когда именно разучился улыбаться. Но знаю точно – с тех пор чужая радость действовала на меня как наркотик. Пожалуй, я даже начал понимать, почему сказочным упырям требовалась живая кровь.

Своя, мертвая, не грела.

Удар по плечу заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Тоже мне, разведчик. Зазевался – и вот результат. «Поляну не держал», а если бы ко мне подобрался убийца?

Тьфу.

Есаулу в запасе Халилову такие терзания от рождения неведомы. Есаул шагал по жизни бодр, весел и неистов. Усы воинственно закручены, невообразимый лиловый пиджак таинственно мерцает, фамильная сабля вдохновенно торчит перпендикулярно поверхности.

– Григорий Петрович! Не встречают! – радостно осведомился он.

Именно осведомился. С вопросительной интонацией славный казак сроду не водился. Мы свели знакомство во время семидневного плавания из Святого Владимира – губернского города, или, по-местному, столицы атаманства, административного центра русского сектора планеты.