десять лет первый ее рейс на Росу. И второй, если считать тот, давний рейс…

Судьба хранила ее — все эти десять лет ее гоняли на дальних трассах, и ни разу в файле путевого листа не было указано: «Пункт назначения: Роса». Она не задумывалась об этом и только сейчас поняла, что для нее это непросто — рейс на Росу. Как знать, не опека ли это Беккера, милого и смешного Беккера, маленького человечка со странным именем Альфа…

— Я не могу даже представиться полным именем, с отчеством, — с комическим унынием признался ей как-то Беккер. — Почему-то все вместо «Олегович» говорят «Омегович», а быть Альфа Омеговичем, да при моей-то непрезентабельной внешности… — Он грустно махнул рукой. Вера тогда с удивлением сообразила, что действительно, он всегда представляется только фамилией. Да и его никто никогда не называет иначе, чем по фамилии. И она даже в мыслях говорила о нем: «Беккер».

Сейчас, вспомнив о нем, Вера вздохнула. С Росы ей придется везти молибден и алюминий на Гриаду, дальнюю планету, где недавно открыт новый завод, а рудников еще нет. И лишь оттуда будет рейс на Землю. А на Земле может не оказаться Беккера — при всей его нелюбви к командировкам ему приходится то и дело улетать на другие планеты. И опять она может, приехав к нему домой и не застав его, просидеть весь вечер в компании спокойной и красивой — никто ей не дает ее восьмидесяти — жены Беккера, Людмилы.

Людмила давно все поняла. По-видимому, ей кажется в порядке вещей, что узнавшая ее мужа поближе Вера влюбилась в него и безответно любит вот уже несколько лет. Помочь здесь ничем нельзя, ведь Людмила уверена в неизменности чувства Беккера к себе и отлично знает, что Беккера нельзя не любить — надо только его разглядеть сквозь смешную, растрепанную и растерянную внешность.

Людмила будет поить Веру чаем со своим, домашнего приготовления, вареньем и разговаривать о Беккере. Даже Людмила зовет его только по фамилии. Она не питает к Вере неприязни, и Вера не позавидует ей, тому, что та имеет на Беккера все права, которых нет, не было и не может быть у нее. Потом она уйдет, будет долго, почти. два часа, добираться до космопорта и в тесном номере гостиницы для экипажей даст наконец волю своим слезам. Она проплачется и уснет уже под утро с мыслями о

том, что хорошо бы оказаться с Беккером вместе где-нибудь, где кроме них не будет ни души и где можно было бы, забыв обо всем, завладеть им, и владеть все несколько дней или часов, которые окажутся в ее распоряжении…

Вера поймала себя на том, что опять видит его таким, каким он запомнился ей на Таврии — у ручья, только что напившимся из пригоршни звонкой бегучей воды, суховатым и сосредоточенным. Она поймала себя на том, что опять думает о нем, и что мысли ее, как всегда после ночных слез, ясны, холодно-рассудочны и деловиты.

Чтобы окончательно отделаться от них, она стала думать о том, что ей уже тридцать пять, что-ей надоела «романтика профессии», что пора наконец выйти замуж за такого вот Василия, родить ему двух здоровых — обязательно двух и обязательно мальчишек — детей и сидеть на Земле, воспитывать их, выводить гулять в детский парк, ловить на себе мужские взгляды и, чувствуя приятное волнение от того, что не перестала нравиться мужчинам, подзывать своих сорванцов и брать их за руки, показывая тем самым всем на нее смотрящим, что они ошиблись, увидев в ней беззаботную девушку, а не мать семейства… А еще можно приходить с мальчишками в космопорт — встречать папу…

Вера почувствовала, что сейчас расплачется. Буркнув: «Я пошла к себе…» — она поднялась и пересекла рубку, изо всех сил стараясь не спешить.

А Роса уже хорошо была видна на экранах — действительно похожая на каплю росы на черном бархате, живая теплая горошина. Добавить увеличение было нельзя, диск планеты начинал дрожать и расплываться на экранах — сказывалась неощутимая вибрация от спрятанных за обшивкой непрерывно работающих механизмов.

Он оторвался от бумаг и устало потер лицо. Стемнело, но он не стал включать свет. За окном невнятно шептал дождь. У горизонта тучи разошлись, небосклон еще светился прозрачным светом раскаленного железа. В окно тянуло пряной осенней сыростью. Он глубоко вдохнул воздух и почти физически представил упругость палого листа под ногой, влажный горьковатый холод голых кустов, слабый костяной шорох ветвей…

Он с сожалением отогнал искушение сейчас же, немедленно, выйти в сад, поднял руку, оттянул обшлаг рубашки и взглянул на блок-универсал. Времени оставалось немного. Встряхнувшись, полностью отогнав посторонние мысли, он повернулся к пульту компьютера. Почувствовав приближение руки, панель с клавиатурой начала флюоресцировать — достаточно, чтобы разобрать обозначения. Он набрал задание: подыскать книги по физике нуль-пространства, но не в кристаллозаписи, а на старинной целлюлозной бумаге. Дисплей ожил почти сразу… По экрану поползли строчки — список имеющейся в наличии литературы. Он наугад ткнул в кнопку, строчки остановились. Он вздохнул и повернулся вместе с креслом к двери.

В щель под дверью пробилось лезвие света. Он неуверенно позвал жену, потом позвал еще раз, громче. Обостренный слух уловил невесомые шаги, дверь распахнулась, в проеме возник чуть уже тяжеловатый женский силуэт. Подсвеченные сзади легкие волосы нимбом охватили голову. «Никогда у меня не было для нее времени», — с раскаянием подумал он и мягко сказал:

— Подойди сюда…

Подождав, пока она приблизится, он повернулся к мерцавшему в полутьме экрану, не глядя обхватил ее рукой за талию, почувствовав плечом ее тепло, и попросил:

— Ты не сходишь в информаторий? Я не могу оторваться, а эти работы у них только в книгах. Если бы в электронном виде или на кристаллах, можно бы на компьютер или по линии доставки заказать, а так придется идти…

Он замолчал. Она послала ему менто: ощущение холода, сырости и мрака на улице, — и он сказал виновато:

— Всего полчаса, а? Туда и обратно?

— Знаю я твои полчаса, — сказала она сварливо, но тут же добавила: — Ладно уж, только ты запиши мне, а то забуду…

Она ушла. Он торопливо включил свет и кинулся к видеофону. Минут пять он возился, чертыхаясь и злясь, наконец откинул панель вместе с экраном и принялся рассматривать усеянные кубиками твердых схем внутренности аппарата. Внимание его привлек небольшой узел, прикрытый металлической сеткой, а поверх нее — прозрачным литопластовым кожухом. «Ага, — пробормотал он себе под нос, — вот оно!» — быстро содрал с блочка защиту и бестрепетно сунул отвертку. Сухо и оглушительно щелкнул электрический разряд, человек упал лицом вниз на вскрытый видеофон.

Сработало реле и отключило высокое напряжение. Выждав некоторое время, автомат включил положенные пятьдесят киловольт. Поскольку замыкание не исчезло, он снова все обесточил, потом опять включил… При каждом броске тока мертвые мышцы сокращались, человек вздрагивал, словно пытаясь приподняться, но тут же снова падал ниц.

Так продолжалось долго, пока не вернулась жена. Она увидела его — жуткую игрушку, картонного паяца на электрической веревочке — и потеряла сознание. Она плохо помнила, что было дальше. Приходили какие-то люди, что-то говорили и делали, ее куда-то увели. Ей было все равно, потому что он умер, умер, умер… Какое значение имеет все остальное в сравнении с этим…