Издав беззвучный стон, Элинор Хант сунула руку в карман, куда бросила злосчастный пузырек с таблетками, и наощупь вытащила одну. Проглотила без воды и зажмурилась, прячась от света.

Сегодня она узнала, что ад — и есть ее настоящее. А в аду должно быть темно. Там нет веселого детского смеха и утренних теплых объятий, в которых она растворялась без остатка. Там нет ничего, кроме отчаяния и потерь.

Окончательно измучив себя, Элинор впала в пограничное отрешённое состояние — что-то среднее между сном и бредом, чтобы встретиться с еще одним жутким кошмаром или, быть может, забытым воспоминанием.

«Длинный больничный коридор, тусклые стены и специфический едкий запах хлора и мочи. Ей хорошо знакомо это место, наполненное такими же сумасшедшими, как она. Они попадаются ей навстречу, гримасничают, кривляются, показывая неприличные жесты, кричат что-то вслед. Лин не реагирует на провокации и оскорбления других больных. Упрямо продвигаясь вперед, она смотрит только перед собой. Ее цель — окно в конце коридора, как единственный источник живого света в помещении с постоянно мигающими лампами. Сбои в электричестве происходят тут круглосуточно, но Элинор нет до них дела. Весь ее мир сосредоточен внутри, и она бережно обнимает его обеими руками.

Солнечные лучи осеннего солнца пробиваются сквозь толстые стекла, манят к себе, приглашая согреться после череды дождливых серых дней. Лин приближается к окну вплотную и касается заляпанного стекла раскрытой ладонью. Ее взгляд устремляется вниз, утопая в зеркальной глади озера. Подсеребрённые огненными лучами небесного светила темные воды приобретают оттенок кипящей ртути. И хотя Элинор Хант никогда не видела, как кипит ртуть, ей кажется, что это должно выглядеть именно так. Мистически красиво. Если присмотреться, то можно различить микроскопические крупицы серебряной пыли, поднимающиеся от поверхности воды.

— Они похожи на маленьких светлячков, — вслух произносит Лин, околдованная восхитительным зрелищем. — Ты видишь? — обращается она к тому, кто стоит рядом.

— Да. — отвечает он.

— И тебе не кажется это странным?

— Оказавшись отрезанными от обыденного мира, мы начинаем замечать то, что не видят другие.

— И попадаем сюда мы тоже потому, что начинаем замечать то, что не видят другие. — с улыбкой добавляет Элинор.

— Замкнутый круг. — произносит задумчивый мужской голос.

— Для избранных?

— Для особенных. — поправляет он. — Сегодня ты не рисуешь, художница?

— Санитары отобрали у меня единственный грифельный карандаш, — огорченно признается Лин.

— Ты помнишь, почему они это сделали?

— Я случайно оставила его на своём стуле в столовой.

— И что случилось потом? — новый вопрос застает пациентку врасплох, заставляя сердце стучать быстрее. Холодок бежит россыпью мурашек между напряженных лопаток. Горьковатый привкус во рту становится острее. — Ты не знаешь или не помнишь?

— Бешеная Дрю подобрала мой карандаш…

— И что Бешеная Дрю сделала с твоим карандашом?

Лин не хочет отвечать, но власть голоса слишком сильна. Как бы Элинор ни пыталась юлить и сопротивляться, она всегда отвечает правду.

— Воткнула в моего Джонаса, — задохнувшись, сдавленно хрипит Эль, в ужасе ощупывая свой округлый живот. Он ощущается как-то неправильно, слишком мягко, словно ...

Мысль ускользает, и новый виток кошмарного видения утаскивает Элинор назад во времени, в зловонный туалет, где ее подкараулила Бешеная Дрю. Она стоит под единственной раскачивающейся тусклой лампочкой, и рыжие клочки волос на ее голове кажутся языками адского пламени. Лицо Дрю перекошено злобной гримасой, верхний ряд зубов почти полностью отсутствует. Сумасшедшая смачно сплевывает слюну под ноги Элинор.

— Ничего не потеряла, Хант? — выставив руку вперед, Дрю демонстрирует зажатый в кулаке карандаш. — Нарисуешь мой портрет на память? Только попробуй изобразить меня уродиной, я воткну его прямо в твой глаз. Сама выберешь какой — правый или левый.

— Я не могу, — испуганно отвечает Лин, и Бешеная Дрю мгновенно свирепеет, переходя в наступление.

— Это еще почему? Рожей не вышла? Считаешь меня страшной? Говори!

— У меня нет с собой блокнота, — голос Элинор звучит жалко. Она пятится назад, прикрывая живот руками.

— Тогда будешь рисовать на своей подушке, которую носишь под рубашкой, — злобно хохочет сумасшедшая.

Лин застывает от ужаса, наткнувшись спиной на ледяную стену. Потрескавшиеся губы Дрю расплываются в зловещей улыбке. Она делает шаг вперед, и Элинор отчаянно всхлипывает:

— Прошу тебя, не надо. Не причиняй вред моему ребенку.

— Ребенку? Да, ты самая чокнутая из нас, — рявкает Бешеная Дрю и, задрав больничную рубашку парализованной ужасом пациентки, с размаха втыкает заточенный карандаш в ее живот.

— Нет, нет! — срывая голос от крика и заливаясь слезами, умоляет Элинор. — Ты убьешь его. Убьешь моего Джонаса, — она отчаянно сопротивляется, защищая то единственное, что у нее осталось, но обезумевшая женщина гораздо крепче и сильнее, и она не собирается останавливаться.

Элинор зовет на помощь, содрогаясь от ледяного страха. В ушах звенит безумный смех Бешеной Дрю, наносящей один удар за другим.

От шока она не чувствует боли. Только пронизывающий холод. Ей даже мерещится, что она видит пушистые хлопья снега, кружащие в воздухе и опадающие на ее волосы и губы.

— Посмотри, что осталось от твоего Джонаса, больная сука, — отступив назад, насмешливо шипит Дрю. Элинор обессиленно сползает по стене на грязный, воняющий нечистотами пол и надрывно кричит, собирая пальцами прилипшие к нему белые перья.»

Элинор резко садится и только потом распахивает глаза. Натолкнувшись на внезапную преграду, она со всей силы колотит по ней кулаками, все еще находясь во власти кошмара.

— Это сон, Эль. Это просто страшный сон, — произносит мужской голос, но она продолжает ожесточенно сражаться.

— Успокойся! Сейчас же, — тон становится жестче, и в следующую секунду оба женских запястья оказываются в плену крепкого захвата сильных рук, а она сама прижатой к кушетке. Яростно шипя сквозь стиснутые зубы, Элинор извивается всем телом, норовя пнуть покусившегося на ее свободу захватчика.

— Эль! — снова зовет ее ненавистный голос. Расфокусированный взгляд Элинор останавливается на мужском лице с четкими и немного резкими чертами. — Прекрати. — требует он. — Хватит.

Узнав его, наконец, она делает глубокий вдох и затихает. Узнав — это, конечно, громко сказано. Мужчина, бесцеремонно скрутивший ее руки, для Элинор по-прежнему чужак. Похоже ей очень долго придется привыкать к тому, что лицо собственного мужа выглядит так... пугающе незнакомо, хмуро, мрачно и безэмоционально, и при каждой встрече напоминать себе, что Кристофер Хант вовсе не голубоглазый шатен с обаятельной улыбкой и ямочками на щеках, а хладнокровный тип, требованиями и пожеланиями которого переполнен журнал заметок в ее телефоне. Но, как бы там ни было, этот новый Кристофер — меньшее из зол по сравнению с остальными оказавшимися несуществующими фактами из семейной жизни Элинор Хант.