Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джексон – исключительный мальчик, и для меня большая честь быть его мамой. У него очень богатый внутренний мир. Сыну комфортно быть собой, и он способен вписаться в любую ситуацию. Я знаю, что у Джексона все будет хорошо, потому что он самодостаточный и очень стойкий. Я бы все отдала ради того, чтобы его замечательный отец был жив. Но в этой потере я вижу дар. Мы с Джексоном очень сблизились и стали понимать друг друга лучше, чем большинство матерей и сыновей.
С тех самых пор как Джексону было два года, почти каждый день мы с ним повторяем один ритуал:
– Знаешь, как огромна моя любовь к тебе?
– Больше чем солнце, луна и звезды.
– Знаешь, кто лучше всего в моей жизни?
– Я.
– Кто делает меня самой счастливой на свете?
– Я.
– Кем я больше всего горжусь?
– Мной.
– Кем ты можешь стать, когда вырастешь?
– Кем угодно, только не злодеем!
– Правильно!
Моему малышу уже 13 лет, но мы до сих пор это повторяем от всей души.
Печальный опыт позволил мне вырасти и дал больше, чем я когда-либо себе представляла. Я научилась сопереживать и поддерживать других женщин, потерявших мужей. Я также научилась не расстраиваться по мелочам и находить радость, красоту и счастье в каждом дне.
Я всегда говорю, что в мире полно людей, которые уходят в штопор, напоровшись на камешек. Но что же будет, если на их пути возникнет булыжник? Я научилась игнорировать мелкие камешки, перелезать через валуны, а иногда – обходить их стороной, концентрируя энергию на чем-то другом. Я каждый день благодарю судьбу за ее дары, за моего замечательного сына и за то, что мне выпала честь быть замужем за таким невероятным человеком, как Эрик. Я узнала, как драгоценна жизнь и как она коротка. Я научилась ценить любовь, которая у меня есть, и не оплакивать потерю. Я поддерживаю огонь в своей жизни – через Джексона, через рассказы о муже и через усилия быть такой матерью и женщиной, которой Эрик бы гордился.
Джоэль Джарвис
Лучший лектор
Боль и обиды должны стать топливом на нашем пути.
Как-то в субботу я вернулся домой из магазина и обнаружил восемь сообщений на автоответчике. Во всех них говорилось:
– Член вашей семьи скончался. Просим перезвонить.
Я решил, что умерла мама: ей было 82 года, она страдала болезнью Альцгеймера и другими сопутствующими заболеваниями.
Но, только прослушав седьмое сообщение, я узнал, что от обострения язвы и внутреннего кровотечения умер мой брат Джерри. Ему был 51 год.
Джерри не стало накануне моего дня рождения.
В шоке от этой ужасной новости, я быстро отменил праздник и купил билеты на ближайший рейс Сан-Франциско – Биллингс, штат Монтана.
Сын Джерри, Стив, встретил меня в аэропорту и подробнее рассказал об обстоятельствах скоропостижной кончины моего брата. Целых два часа Стив повторял:
– Теперь я никогда уже не схожу с папой на охоту.
Поездка на 200 километров в железнодорожный городок Форсайт была унылой.
Приехав домой к Джерри, мы присоединились к сонму скорбящих родственников и друзей. Я очень старался облегчить невероятное горе, постигшее семью Джерри, моих братьев и сестер, его близких друзей и большую часть жителей городка. Я стал каменной стеной для очень многих людей.
Большую часть понедельника я провел на поминках. Всем было, что рассказать о Джерри, поэтому мы много грустили, смеялись и не отказывали себе в крепких напитках.
Во вторник я произнес поминальную речь в часовне при похоронном бюро, которая находилась по соседству с мебельным магазином. Я пришел в ярость, когда дружелюбный, но деловитый директор бюро за компанию с владельцем магазина попытался продать мне диван, пока я дожидался начала церемонии. Я спросил их:
– Как покупка дивана поможет мне облегчить горе?
Лишний стресс внес свою лепту в мою и без того непростую ситуацию.
После панихиды в церкви я помог нести гроб с Джерри на кладбище Форсайта. Поскольку я стал жилеткой, в которую плакал каждый член семьи, у меня не было времени на то, чтобы самому предаться скорби по любимому брату. Я был совершенно измотан, потому что за все три дня спал не больше трех-четырех часов.
В среду я улетел обратно в Калифорнию: в Университете Сан-Франциско начинался учебный год.
Элизабет, декан моего факультета, сказала:
– Можешь завтра не приходить на занятия. Все поймут.
Я ответил:
– Даже в этих обстоятельствах я ни за что не пропущу первую встречу с новым курсом.
Для меня первый учебный день и встреча с новыми студентами всегда были очень важными мероприятиями. Я пытался вложить все свои силы в один стремительный час, полный информации, историй и вдохновляющих наставлений.
Я решил встретиться со студентами, несмотря на усталость и отсутствие времени на то, чтобы побыть наедине со своей скорбью.
И всего за пять минут до первой встречи курса я потерял самообладание! Полсотни ошарашенных студентов, разинув рты, смотрели, как я заикаюсь и сдерживаю слезы. Я не мог собраться с мыслями и сказать что-либо вразумительное.
Что же мне было делать? Кое-как взяв себя в руки, я признался студентам: «На прошлой неделе умер мой брат, и мне нужна ваша помощь! Прошу, помогите мне продержаться этот час». Все их внимание было приковано ко мне: они следили за каждым моим словом и жестом и проявляли такое сочувствие, которого я никогда не встречал ни до, ни после. Они были на моей стороне и пытались помочь мне пережить горе. Это было лучшее первое занятие, которое я когда-либо проводил, и, возможно, лучший курс, которому я когда-либо преподавал. Я был так благодарен за понимание и поддержку, что вкладывал все силы в каждое занятие.
А следующей весной проводилось голосование за «Лучшего лектора», и я удостоился этого звания, даже несмотря на то, что преподавал в том университете всего год. А ведь здесь работало много других замечательных и более опытных педагогов. Это признание следующие три года мотивировало меня еще усерднее работать над собой.
Через несколько лет я пришел на собеседование на должность преподавателя в маленьком гуманитарном колледже в Портленде, штат Орегон. Член комиссии попросил меня: «Расскажите о тяжелом периоде в своей жизни и о том, как вы его преодолели». Я рассказал историю о похоронах брата и о том, как провел свой первый день