Я тут прежде всего подчеркну температуры. Прохладно или даже холодно. Это поскольку камень так делает. А ещё подчеркну запах. Такой запах глубин земли, – опять же запах камня, сырой такой запах прохладной вечности. Ну не могил, но запах фамильных склепов. То есть обиходный запах долгого времени. Столетий, а то и тысячелетий.

Думаю многие капли крови также впитались в эти карабахские храмы, где совершались и всевозможные злодеяния. В храме Дадиванк, фактически вырубленном в склоне горы (к храму ведёт нелёгкая дорога на которой, видимо, было более или менее удобно останавливать неприятеля, а в кельи монахов в скалах можно было подняться только по верёвочным лестницам) – к нам вдруг пришёл очень высокий красивый и сильный священник в чёрном одеянии до земли.

Когда я, указав на фрагменты древней фрески, произнес: «Побивание камнями Святого Стефана!», священник подтвердил мои знания с уважением и мы вместе предположили кто из окружавших Святого Стефана фигур Апостол Павел. Всегда хорошо найти в окружающих знающего брата.

Колонны у входа в скальный храм были столь широки, что не хватило бы и троих человек чтоб их охватить. Священник-армянин был красив и благороден как древний римлянин. Карабахские камни имели серьёзный запах вечности.

Снаружи стояла тяжелейшая горная жара. Я подумал, что я бы тут жил и умер с удовольствием.

Я – человек назначавший любовные свидания в церкви Сент-Жермен де Прэ, на бульваре Сент-Жермен в Париже, человек, ездивший в «Волге» прогуливаться в Свято-Андрониковский монастырь в Москве (рядом – здание Лефортовского суда, – место моих мук в 2001–2002-ом меня возили в этот суд не раз), человек, спускавшийся у Адриатики с сербскими военными в катакомбную церковь, где несколько раз проповедовал Святой Пётр, высаживаясь с корабля из Италии. Такой человек я наиболее был затронут вот той старой церковной норой, где на уцелевшей фреске Святой Стефан побивается камнями. И где Алый апостол Павел вытаращил на Стефана глаза.

Армяне говорят, что турки (азербайджанцы, они же – татары) использовали этот монастырь и церкви как хлевы для овец.

На крыше дома напротив сидят большие киргизы в тюремного стиля куртках и бессмысленно смотрят вдаль. Ждут чего-то, скорее стройматериалов – кровельного железа и балок-рёбер. Сырой июль. Особей этак с восемь. На самом деле восточный момент. Медитация.

Они не как европейцы, не сидят вместе. Но кто – за трубой, кто – у края. Не разговаривают между собой.

Казалось бы должно бы быть наоборот, должны бы сбиться в такой базар и трещать. А они – нет, они отдельно все. Уважуха им за это.

У нас в партии таджиков, киргизов знают. Работают потому что с ними. На озеленении, на других физических работах. Партийцы относятся к ним неплохо. Признают достоинства, если есть.

Раз… взгляд я на крышу перевёл, а их уж и нет. Улетели как птицы.

Когда у меня была передача на Русской Службе Новостей на Бумажном переулке, мы, бывало, отстаивались у их чуркообщежития. Их привозили туда на автобусах, мы называли их чурковозами. Там был турникет, через него они туда шли потоком.

В тот раз глядя на эту трудармию я увидел, что это мускулистые, как правило с железными мышцами молодые парни. И их много, я бы сказал опасно много. Когда они найдут себе вождей, то станет нам плохо.

Как-то в другом дворе, я снимал квартиру на Ленинском, наблюдал я как старая русская дама распекала худенького мускулистого киргиза-дворника. С таким апломбом, как помещица своего крепостного. В чем-то он, якобы, проштрафился, чего-то не сделал. Нет, никакая не начальница, обычная жилица. Но как женщина коренной нации она считает себя выше киргизов. У нее Чайковский за душой, Щелкунчик там, актёры Вицин с Моргуновым, культура…

Парень стоял безропотно и слушал эту толстую тварь.

А я думал: «А я на чьей стороне?» И признался себе, что на киргизовой. Не потому что Вы думаете, не из чувства справедливости. А потому что она – старая и толстая, а он – молодой, мускулистый, и эти скулы, у меня почти такие же, но не такие выразительные.

Точно, они у лебёдки все скопились на другом краю крыши, им стройматериалы снизу подцепляют.

До Киргизии я не доехал, не произошло, но в Самарканде от ментов уходил, и в Ташкенте. И в Денау границу переходил в Таджикистан, затесавшись среди беженцев.

Запах угля, паровоза и трупный запах помню. Труп молодого бандита в гробу везли в Таджикистан. Вы знаете, как воняет труп молодого бандита? Ну как свиной фарш оставленный на солнцепёке, когда его восемьдесят килограмм.

Когда я в тюрьме сидел, в лагере потом, все среднеазиатские ко мне тянулись почему-то. И из других отрядов. Особенно молодёжь, те как телята. Даже туркмен, помню был… Тогда еще Туркменбаши у них на престоле сидел.

А вот в тюрьме строго режима внутри лагеря строгого режима в Энгельсе, нас охраняли казахи. Ревностные как сторожевые собаки. На суд утром едешь, – раз шесть тебя разденут догола и там, где русский после трёх приседаний скажет: «Хватит, довольно», там казах тебя десяток раз заставит голого присесть, надеясь, что у тебя из заднего прохода спрятанное вылетит.

Ещё они нас варварски гнали из автозака, когда мы возвращались с судов – допросов в тюрьму. «Пошёл, быстрее, прыгай!»

А ты только из автозака из стакана где вместо полагающегося одного вас трое ехали, ты весь закостенел и распрямиться ещё не можешь, не то что прыгай!

Только позже, уже в другой тюрьме мне один бывалый зэка сказал: «Да нет, Эдик, они не особо злобные. Дело в том, что смена на автобус в Саратов хочет успеть, вот и орут и торопят и дубинки по спинам ходят».

Через длинный мост через реку Волгу там вечером из Энгельса ходил один разбитый автобус, а в Саратове у них общежитие. Один раз я-таки чуть ногу не сломал, прыгая, но не сломал. Как они дико орали, как раскосые гитлеровцы!

Все же они служаки, хуже хохлов, и, видимо, им приятно хоть в такой форме над русскими преобладать.

Каких только не было у нас людей! В партии!

Даже если несколько мёртвых высыпать сейчас на страницу их имена:

Егорушка Летов, Андрей Гребнев, Андрей Сухорада, Сергей Курёхин… Даже этого достаточно, чтобы башку повело.

Это были самостоятельные люди, прежде всего. И все неистовые. А вокруг этих перечисленных, – целая россыпь странных юношей и девушек.

Я вообще-то последнюю четверть века со своей прежней допартийной средой не общаюсь. Где-то с 1992 годя я с простым народом боками трусь. Началось всё с солдат на войнах, а потом – партийцы. Друзей-литераторов в моей жизни и так было немного в последние годы, а с 1992-го и вовсе откатились они.

После солдат пришли партийцы – русские парни и девушки. А теперь и вовсе круг сузился – до моих охранников. Ну, это условно я так их называю, на самом деле это, если пышно и точнее выразиться – моя служба безопасности. Образовалась эта группа из-насущной необходимости. На меня было нападение 18 сентября 1996 года, я шёл после рабочего дня в бункере на 2-ой Фрунзенской через двор на Комсомольский проспект, направляясь к метро «Фрунзенская». Тогда меня ударили сзади и стали избивать ногами. Меня спасли граждане, шедшие от метро самообразовавшейся группой к дырке в заборе, откуда был выход на 2-ую Фрунзенскую.