В ноябре прошлого года её уже опубликовала русская эмигрантская ежедневная газета «Новое Русское Слово», ежедневная, не хухры-мухры, её продавали в американских газетных киосках. Продавцы называли газету «ХОБО», по первым четырём буквам названия «НОВО».

– Мне две Хобо, – человек протягивал в окошко киоска мелочь. Никто не удивлялся. Китайцы покупали свои газеты, русские – свою. За американские центы.

Статья «Разочарование» уже стоила мне места корректора в газете «Новое Русское Слово». Не сразу, но владелец газеты Яков Моисеевич Седых вынужден был меня уволить. Под давлением различных сил, в том числе и общественного мнения читателей газеты, многие читатели сражались против советской Красной Армии во Второй мировой.

Мы уже там в приёмной пересчитали всех мух, было очень скучно.

Внезапно в приёмную вошёл карлик. Как полагается очень-очень маленький, но в чёрном котелке, в белой рубашке, бабочке и во фрачной паре. Лицо у карлика было уродливое, как у широколицей собаки. Но где вы видели красивых карликов?

Присутствующие зашевелились, послышались возгласы удивления.

А вслед за карликом вошёл, Господи, твоя власть, в котелке как у карлика, в чёрной накидке с красной подкладкой, при бабочке же, как карлик, в лаковых туфлях, усы напомажены и торчат иголками в стороны горизонтально, вошёл сам Сальвадор Дали.

Его тотчас же усадили в кресло. Помню даже что кресло было с обивкой мелкими цветочками, крестьянское какое-то. Не то чтобы его посадить согнали кого-то, не то человек сам уступил место мировой знаменитости, но Сальвадор сел. Выдвинул трость вперёд и оперся на неё руками, не снимая котелка. Карлик стал кариатидой за его левым плечом.

Чуть ли не мгновенно появилась некая мумия женщины и попросила Дали проследовать за ним.

– Ну куда? – отвечаю на ваш немой вопрос. Конечно же в кабинет Шарлотт Куртис. Выгнав для этого из кабинета нормального просителя.

«Дали!» «ДАли!» «Дали!» «ДАли!» закричала приёмная, разными ударениями. Присутствующие стали наперебой переговариваться. Появление Дали в приёмной оппозиционной страницы «Нью Йорк Таймз» объяснялось тем, что вчера газета напечатала неприятную для Дали статью, так они тараторили, а мы с Гришкой узнали от них.

Вероятно он принёс свою статью, опровергающую вчерашние нападки на него.

– Вы видите, Эдвард, – сказал Гришка, своим юношеским баском, когда Вы Сальвадор Дали, вам не приходится ждать.

В голосе Гришки звучало порицание.

Через некоторое время Дали покинул кабинет Шарлотт Куртис, вполне себе удовлетворённый, лицо во всяком случае у него было удовлетворённое, с фирменно выпученными глазами.

Мы с Гришкой оставались там ещё пару часов и мы покинули кабинет Шарлотт Куртис неудовлетворёнными. Поскольку нам сказали: «Мы вам позвоним…»

Я, ещё плохо опытный в американских деталях отношений, вначале было решил, что это хорошо. Они нам позвонят.

Опытный же Гришка мне объяснил:

– Это плохо, Эдвард. Это такая формула «мы вам позвоним». Обычно никто никогда не звонит.

Шарлотт Куртис запомнилась мне как сухая дама, типа нынешнего премьер-министра бриттов Терезы Мэй, только белёсая. И окурки во многих пепельницах в её кабинете, пепельницы в беспорядке стояли на бумагах…

Она могла меня сделать тогда внезапно знаменитым. Статьями на оп-пейдж не гнушались ни Дали ни отставные да и действующие, генералы и министры.

Но не сделала. Я сам себя сделал знаменитым. Правда на это ушли годы.

Когда мне отказали ещё и в «Нью Йорк Пост» и даже в «Вилледж Войс», и ещё где-то, уж не помню где… А моему другу корректору «Нового Русского Слова» в прошлом советскому диссиденту Вальке Пруссакову, убежавшему из СССР и Израиля, повсюду отказали с его статьями, у нас возникла мысль провести у дверей «Нью Йорк Таймз» демонстрацию.

Мысль эта приходила, отвергалась, опять приходила, опять отвергалась нами же, но потом пришла и не ушла.

К тому же к нам присоединились ещё несколько эмигрантов, готовых протестовать, и укрепили нас в нашем намерении.

В конце концов образовалась небольшая команда в которую входили, помимо меня:

мой давний друг ещё по Харькову – художник Вагрич Бахчанян,

бывший советский режиссёр, дай бог памяти, как его звали? Марат Катров по-моему, или Капров,

в качестве наблюдателя должен был появиться поэт Лёшка Цветков,

ну и обещались быть члены «Сошиалист Воркерс Партии», во главе с нашей подругой Кэрол.

«У вас же первая демонстрация, подскажем…» – милые троцкисты.

Тогда было время Большой нью-йоркской депрессии. Город был банкротом. Здания были облупленные, летал по улицам мусор, было красиво и по-домашнему. Помню толстые карманы песка вдоль обочин всех этих хвалёных стрит и авеню. Стены небоскрёба Эмпайр Стейтс Билдинга окружали сетки для улова падающих со стен вниз кирпичей.

Нью Йорк лежал пыльный и потрескавшийся под осенним солнышком, когда мы шли на эту клятую демонстрацию. Неся завёрнутые в газеты написанные для демонстрации Бахчаняном плакаты. Плакаты были соединены верёвками, мы должны были их надеть на себя, как сэндвичи. Что там было написано, ей богу не помню. По-моему было «За нашу и вашу свободу», среди прочего.

Я написал «клятую демонстрацию»? Ну да, «клятую», мы уже её ненавидели, хотя ещё не начали.

Потому что страшно же было, конечно же. Первый раз на гильотину.

Не ходить? Засесть у меня в комнате в отеле «Winslow» и выпивать?

Нельзя было. Я эту кашу заварил.

И мы шли втроём, переругиваясь. Валентин Пруссаков, Вагрич Бахчанян и я. Оба они недавно умерли, поскольку сколь же они могли жить, сорок с лишним лет прошло.

На месте нас ждал всё-таки хромой Алёшка Цветков, впрочем сразу декларировавший что он наблюдатель. Ну хоть так.

Катрова нам сказали кто-то видел, но мы его не видели.

Алёшка Цветков до сих пор жив, и мне сказали высказывается как либеральный русофоб. Тогда он был хороший и пьющий и компанейский, вот что с людьми делает время, а может в плохую компанию попал, люди ведь сплошь и рядом попадают в плохие компании…

Зато у нас оказались там конкуренты. Секту референта Муна угораздило демонстрировать в тот же день. Впрочем дружные, чистенькие сектанты тотчас подошли к нам, дружелюбные, и предложили демонстрировать против «Нью Йорк Таймз» вместе. Мы презрительно отказались.

«No problem!» – воскликнули они, улыбаясь, и отошли.

Мы надели наши сэндвичи. Было жутко стыдно, помню, как голые.

Подошли трое полицейских. Узнали у нас в чём дело.

Узнав в чём, посоветовали нам не загромождать проход служащим и журналистам. При этом они, все полицейские, старательно, как проклятые, жевали чуингам.