лейтенант Карлов, один на один с горящей тайгой, с дымом, застилавшим все видимое пространство, один на один с двумя, оказывается, не всесильными танками, один на один с двумя экипажами, которые ждут от него истин, как он сам ждал их от Гапича еще несколько часов назад.

Карлов бессмысленно смотрел перед собой, не зная, что делать. Даже нервная дрожь появилась. И каким-то невероятным усилием воли он подавил ее, эту дрожь, и заставил себя думать. И думал он, произнося про себя все слова до конца, которые приходили ему на ум. Даже губами неслышно шевелил… Мы шли под углом к проселку, чтобы сократить путь. Проселок идет по тайге. Значит, надо выйти на этот проселок. И другого пути нет. Вернее, он есть: вернуться в райцентр… О том, чтобы вернуться в часть — на всеобщий позор, — Карлов даже не подумал. Нет. Второй вариант представал перед ним, как возвращение в райцентр. Он знал этот деревянный одноэтажный городок — там только три здания каменных, вернее, бетонных, в три этажа: школа, райком и Дом культуры. Карлов и на танцы туда ездил, и на концерты ансамбля, сверкая новыми сапогами и скрипя портупеей… Он любил полевую форму: гимнастерку с сапогами и ремни, фуражку полевую с зеленым околышем и зеленой кокардой… Он даже представил себе, что танки можно поставить перед школой — там пустырек небольшой — и дождаться возвращения своих, или… Что там дальше, Карлов не загадывал.

Второе решение, заманчивое своей надежностью, представлялось ему так: выйти из опасной зоны и поставить танки на пустыре перед школой. А там уже связаться с командованием. Но он поймал себя на том, что со спокойным удовлетворением думает об этом втором варианте… Нет, только вперед на проселок. Двигаться надо, огибая болото, но держаться как можно ближе того направления, которым ушла рота.

И Карлов приказал включить габаритные огни, а сам пошел впереди головного танка. Механик его хорошо видел. Он шел по пояс в дыму и слышал позади себя сытое и опасное ворчание танковых моторов, глухой шелест гусениц.

И все-таки Карлов гордился собой. Гордился тем, что вытащил эти машины почти голыми руками, гордился тем, что убедил своих ребят, что имеет право командовать ими и что дано это право не только офицерскими погонами, а еще и тем, что он больше их умеет и больше знает.

Время от времени Карлов поглядывал назад. Все же сорок пять тонн ползет за ним следом, и ведет машину уставший, почти слепой от дыма младший сержант.

А еще он был доволен собой оттого, что решился выходить из болота вперед и по нехоженому.

Тревога сжала ему горло, когда он понял, что и сам ничего не видит впереди, а танк, перематывавший гусеницы в десяти метрах за его спиной, рисовался размытым темным пятном. Теперь и назад они уже не смогли бы вернуться. Только вперед. Где-то есть же она, эта проклятая дорога. Должна быть. Карлов остановился и подождал, когда танк осторожно подкатится к нему вплотную.

Карлов не предполагал, что все трудное только начинается, что страшное самое впереди — там, куда он с таким упорством ведет две свои машины, что изо всех возможных мест самое безопасное — болото.

— Ну что, Тюпкин, — спросил он механика, — меня-то хоть видишь?

— Мало-мало, товарищ старший лейтенант.

— Осталось немного, — соврал Карлов. — Еще несколько минут, и мы выйдем на проселок.

— А потом?

— Ох, и торопливый ты, Тюпкин. Потом видно будет.

— Я что, я ничего, — пробормотал Тюпкин. — Я как прикажете.

— Раз уж ты такой дисциплинированный, Тюпкин, то сейчас жди. Я с девяносто вторым повидаюсь, и мы пойдем. Так же, как шли. Смотри, не задави только.

На девяносто втором — на его командирском танке — все было в порядке.

Коршак нашел старшего лейтенанта Карлова осенью следующего года. На его молодых, но уже начавших наливаться силой плечах были капитанские погоны. Вернее, погоны оставались те же — Коршак это понят сразу (самая верхняя звездочка в этом созвездии светилась яснее остальных трех, и погон был старый и ладно обмявшийся).

Карлов к тому же недавно женился. Ну, совсем недавно — несколько дней назад. Празднество еще не выветрилось из малюсенькой комнатки, которую ему дали, и маленькая женщина в светло-зеленом толстом свитере и джинсовой юбке, черная и юркая, с пронзительными, чуть-чуть восточными глазами, не отходила от него. Она сидела рядом с ним на неприбранной тахте, тесно прижимаясь щекой к его плечу и держась за его руку обеими своими руками. И ревниво смотрела на неуклюже горбящегося перед ними на канцелярском стуле Коршака.

Карлов был румян от счастья и смущения. Его лицо пылало, и от этого стало особенно заметно, что у него темно-синие, хотя и маленькие глаза, четче обозначились и пятна прошлых ожогов. Одно пятно шло от уха вниз и стекало за расстегнутый воротник гимнастерки по белому, не тронутому солнцем горлу.

Тахта была низкая, женщина сидела на ней глубоко, ее красивые колени светились ровным загаром. Но вовсе не эта смелая поза, а выражение ее лица и глаз сказали Коршаку, что она знает много, может быть, больше Карлова. И лицо ее скорее было моложавым, чем молодым. Но она заинтересовала Коршака только потому, что сидела с Карловым. И Коршак с грустью подумал о том, как будет тяжело капитану с этой женщиной. Но потом он вдруг с облегчением подумал, что, возможно, как раз наоборот — ее прошлый опыт поможет им в жизни.

— Скажите, Володя. Я ведь могу вас так называть?.. Скажите, Володя, вот прошло больше года. Вы капитан, командуете ротой. А, наверное, не раз вспоминали свой огненный марш? Вы простите меня — вопросы мои, возможно, наивны и вероломны…

— Не знаю, что и сказать, — после некоторого молчания начал Карлов. — Я вышел на дорогу и только тогда понял, что под ногами проселок, когда нагнулся, чтобы рукой потрогать землю, и обнаружил щебенку. А танки, потеряв меня, стали. Я слышал, как во мгле приглушенно работали их дизели. И тогда я крикнул, чтобы Тюпкин вел машину на меня. Он перегазнул и выехал на проселок. Мне даже отскочить в сторону пришлось. Потом я отвел Тюпкина в сторону, а сам пошел за девяносто вторым. Честное слово, отошел и напугался — ни ту, ни другую машины не вижу, и дороги под ногами не вижу… Ну вот, выбрались мы на дорогу, встали носом в ту сторону, куда, как я полагал, рота ушла, собрались все до кучи. Молчим. И тогда я говорю:

— Ну, что делать будем, ребята?

— Ты командир, ты и думай…

— Скомандовать