девчушке бородач. Схватил её за руку. – Давай про меня расскажи. Чего там, а?

Та помедлила, и всем стоящим рядом почудилось, что на губах её промелькнула усмешка.

– Ты – Болеслав по прозвищу Куделя, у тебя лавка в Тырговиште. Приехал ты сюда, сказав жене, что едешь к другу в Марген, а сам три дня не вылезал из тутошней корчмы. А ещё ты…

– Жена?! – подбоченясь, визгливо крикнула молодуха. – Ты же вдовцом назвался! Ах ты, старый кобель!

Неведомо откуда оказавшаяся в её руках новенькая хлебная лопата обрушилась крестьянину на голову.

– Да что ты, что! Марица! – отбрыкивался тот, прикрываясь руками под хохот толпы. – Кому ты веришь! Дык…

– Молчи, прохвост!

В толпе захохотали, и рябой крестьянин, посрамлённый, поспешил убраться.

В толпе зашевелились:

– Я!

– Мне погадай, дочка.

– Скажи-ка лучше, где пиво крепче!

Горбун, ссадив на жёрдочку чёрную птицу, двинулся по кругу вслед за девкой с шапкою в руках.

– Праведный праздник для праведных граждан – что отточенный серп для спелых колосьев! Давай, народ! Накопил деньжат, так не жадись! Всё расскажем, всё обскажем! Кто, зачем и почему! Бросай, кому сколько не жаль!

Монетки сыпались потоком. Отказа не было никому.

«Тебя зовут Василиу, ты думал ехать через Хунендоару на свадьбу к брату и завернул присмотреть подарок…»

«Ты – Йожеф из Кошице. Приехал за вином. Не покупай белое – до дому всё равно не довезёшь…»

«Ты – Николае, пивовар, приехал закупиться майским хмелем. Но если твои соседи узнают, что ты разбавляешь пиво…»

«Твоё имя Дину, ты плотогон, а приехал сюда купить платок для подружки…»

«А ты… ты…»

Пауза возникла неожиданно – просто очередная рука легла в её ладонь, и девчушка вдруг замялась, кусая бледные губы. Помедлив, пробежалась пальцами вверх по руке и отпрянула, ощутив колючий холодок браслета на запястье.

Народ притих.

– Ты… – Она всё медлила. – Ты… – Топнула ногой. – Да скажи что-нибудь!

Незнакомец поднял рыжую голову – длинные волосы качнулись, стянутые в хвост, – и посмотрел на девушку.

– Ну! – В голосе её была почти осязаемая боль.

– Развяжи глаза, – сказал негромко он.

И помолчав, добавил:

– Меня зовут Жуга.

* * *

Есть ли в мире место более странное, чем то, где только что закончилась война?

Навряд ли.

Приметить пёстрые палатки, серый полог сдвинутых возов и полосатые шатры увеселительных заведений можно было издалека. Этот небольшой, стихийно возникший на берегу реки рынок невозможно было миновать – до этого места дошла война и здесь, у трёх сожжённых деревень, нашла свою погибель. Народ медленно, не без опаски возвращался на оставленные ворогом, кому родные, а кому и новосельные места. Разорённая весенняя земля просила рук. Рабочих рук. Почуяв прибыль, вслед за поселянами потянулись торговцы и менялы, оставившие войско шинкари и маркитанты, а потом и остальные – продажные девчонки, вездесущие цыгане, актёры, мелкое ворьё, придурки, битые войною инвалиды и прочий сброд. Всё это двигалось, крутилось, разрастаясь, здесь покупали, продавали, ели, пили, развлекались и узнавали новости. Войска османов отступили, исчезли словно страшный сон. Ополчение отправилось домой. Бояре посмелей погибли, трусливых прогнала война. Законы города сюда добраться не успели, в предгорьях и в горах законов не было. А дуракам и так закон не писан.

Миновать это место было невозможно.

От маленькой палатки знахаря, увешанной пучками трав и кореньев, до места, где давали представление заезжие лицедеи, было рукой подать, и угловатый рыжий парень с хвостом волос, который завернул сюда порыться в травах, невольно потянулся посмотреть, что там за шум и толкотня. Худенькая девушка плясала на канате над людскими головами. Люди смеялись, спорили и бились об заклад. Играла скрипка, весело, задорно, необычно витиевато для бродячего артиста. Дело близилось к вечеру, и большую часть представления парень уже пропустил. Он протолкался сквозь толпу, бросил беглый взгляд на зазывалу-горбуна, на скрипача и танцовщицу, повернулся, чтоб уйти, потом остановился и присмотрелся.

Не всё было так просто. В руках у девушки был дротик, последний, судя по всему – штук десять ярких оперённых хвостиков уже унизывали деревянный шарик, что висел, качаясь, на верёвке у фургона, похожий издали на диковинную птицу. Девчонка повернулась. Бросок! Шар закрутился, ощетинившись новым пером. В толпе заулюлюкали, засвистели. Девушка спрыгнула, легко проделав пируэт, блеснула улыбкой и в два прыжка скрылась под пологом фургона. Была она невысокая, темноволосая, с маленькой грудью, на первый взгляд ещё ребёнок, и только если приглядеться, становилось видно, что в ней нет обычной для детей неровной худобы и угловатости, хребет не выпирал стерляжьей спинкой, бёдра округлились, движения были лёгкие, уверенные – неуклюжий чертёнок уже превратился в девушку, весьма красивую притом.

А дальше вдруг на сцене появился говорящий ворон, девушка вернулась, сменив рубашку и цветастые турецкие штаны на платье, и колесо весёлого гадания покатилось по толпе под смех и недовольный ропот: цыгане, мол, ещё и не то могут. Но ведь никто тебя не заставлял; понравилось – монетку брось, а коль не веришь, так и не надо! Рыжий парень и сам не заметил, как его ладонь оказалась у девушки в руке.

А там замолчала толпа.

Горбун подошёл ближе. С вопросом тронул танцовщицу за плечо. Та отмахнулась: «Погоди!» – и потянула с лица повязку. Глаза у неё оказались глубокие и тёмные, с искринкой, цвета кожуры спелого ореха, и взгляд их был тревожен.

– Жуга? – переспросила она.

– Да, – тот кивнул. – А тебя зовут… – Он прищурился: – Линора?

– Ты…

– Что?

– Но тебя ведь нет… там… – беспомощно проговорила она и подняла ладонь к виску. – Сегодня… не могу…

Ноги её подломились, и девушка медленно осела на песок.

Толпа изумлённо ахнула.

Горбун и рыжий странник одновременно метнулись вперёд, подхватывая тело. Горбун осклабился: «Не трожь!» – но травник только отмахнулся в ответ. Поднялся с девушкой на руках, огляделся: «Куда отнести?» Горбун махнул рукой:

– В повозку.

Музыка смолкла – скрипач опустил инструмент. Растерянно глянул на девушку, на горбуна и первым поспешил к фургону. Не говоря ни слова, все четверо скрылись внутри, задёрнув полотняный полог. Стало ясно, что продолжения не будет, и народ, посудачив минуту-другую, принялся расходиться.

* * *

Под вечер рынок стих, лишь с перекатов на кривой лопате полуострова доносился шум воды. У разожжённого костра сидели горбун и Жуга. Позади них, в багровых отблесках огня неровной громадой чернел фургон. Чуть поодаль два пегих облезлых вола хрустели охапкой соломы.

Горбун был коренаст и рыж. Не так, как странник, с его огнен- ным сполохом, но тёмной рыжиной подпалённого меха, будто был посыпан толчёным кирпичом. Нахохлившись, он сидел на корточках,