— Ты грязь и зло, порождение зла, утробы зла. Сила в тебе — нечистая, ужасная. Полная Сила — молись, молись никогда не обрести ее! Гордыня, порочность, уродство, зло! Ты грязь темных мест, навоз чудовищ в ямине похоти. Говори это. Говори это.

В ужасе я последовала, запинаясь, за ним.

— Я грязь… зло… Сила нечистая, ужасная… Я буду молиться никогда не обрести ее!

Эти отвратительные слова изрыгались вновь и вновь, когда он держал меня железными руками перед пламенем. Я раскаялась, что подумала об отце. Я не поняла, но усвоила. Я стала низкой, грязной. Я сморщилась, сжалась и была проклятой.

Когда он отпустил меня, я убежала в свою келью и свернулась в клубок, спрятав лицо и сжав тело от любого взгляда. Я чувствовала на себе следящие глаза богов, судящие и приговаривающие. Могла ли я усомниться, что я теперь тоже умру, и мое мясо будет падать с костей в темноте?

Однако с новым днем я проснулась, к своему горю. Секиш лежал перед каменной чашей, — вернее, то, что от него осталось.

После Секиша другого лидера не появилось. Однако мы и не нуждались в нем, наши собственные вина и страх служили суровым лидером.

В тот последний месяц смерть повыкосила нас, пока не осталась только кучка, восемь-десять принцев и принцесс из великих домов севера, да горстка жрецов. Если кто и оставался в живых за пределами нашего убежища, то мы не имели никаких известий, равно как и никакой надежды на это. Земля отняла у нас свои дары, отдавшись опять человеческим дикарям, которые некогда владели ею.

А потом раздался гром, поставивший последнюю печать на нашей тьме. Спящая гора заворочалась и задрожала глубоко в своих недрах. Верхние галереи храма обрушились, оставив после себя лестницы, которые вели теперь в никуда, платформы их были отсечены, а помещения завалены рухнувшими камнями. Когда обвал, наконец, стих, обломки завалили высеченные в горе большие воздушные воронки. Теперь воздух, означавший для нас жизнь и пищу, не мог больше поступать, а оставшийся воздух стал затхлым и ядовитым.

Один за другим они впадали в сон удушья, и к одному за другим, лежавшим в своих комнатах, словно бедные забальзамированные куклы с заводными сердцами, являлся Мор и расплавлял их как воск.

Я медленно бродила по безмолвному храму, задыхаясь и рыдая, когда у меня хватало на это дыхания. Я наблюдала, как они умирают. Не найти слов для описания моих чувств, когда я задержалась, ожидая, что последую за ними к их отвратительному концу.

Среди них была одна принцесса, и она оставалась целой дольше, чем другие. Она лежала в трансе с рассыпавшимися белыми волосами, с ярко видимыми под тонкой одеждой прямыми белыми ногами и руками. На груди у нее сверкала капля алмаза — подарок какого-то давно умершего возлюбленного — который она не сняла даже в муках раскаяния. Каждый день я тащилась к ней в келью и сидела на полу около нее, держа ее обмякшую руку так, словно это служило защитой и утешением.

Однажды я пришла, а белый светильник ее кожи угас в вонючем пятне на ложе.

Я ушла обратно в свою маленькую келью. Свернулась в клубок. И в последний раз расплакалась, пока не заснула.

Проснуться и не знать — где ты, кто ты, что ты — то ли существо с ногами и руками, зверь, или хребет в теле огромной рыбы — согласитесь, это странное пробуждение.

Но через некоторое время возникла новая темнота, полная световых узоров. Я боялась. И боролась, пытаясь освободиться от лент, которые, казалось, держали меня, попробовала закричать, и даже мои тело и голос были теперь для меня новыми.

А затем возник обвал цвета, звука, движения, пронесшийся через мой мозг, омывая его и оставляя его избитым. Остальная моя жизнь прошла быстро, словарю кто-то перелистывал страницы огромной книги слишком стремительно. Однако теперь я смогла вспомнить, что это не то первое пробуждение под Горой, то первое пробуждение в качестве женщины, которая заснула четырехлетней девочкой.

Вокруг меня биение скрытых двигателей в серебряном звездолете.

Руки сняли металлический обруч с моей головы и металлические браслеты с моих запястий. Я поднялась с металлического кресла и была свободна.

Я посмотрела на Сьердена, туда, где он по-прежнему сидел, медленно отодвигая от себя металлические ленты. Лицо у него выглядело сжавшимся и бледным. Он взглянул на меня и чуть улыбнулся.

— Утомительное путешествие, — сказал он, — для нас обоих.

Я кивнула. Мною овладели покой и пустота. Чувствуя ростки понимания, я, казалось, не нуждалась в достижении его. Оно придет.

Дверь в противоположной стене ушла в сторону; за ней находилась небольшая тускло освещенная комната. Свет загородила высокая фигура Рарма. Он жестом подозвал меня, и я без трепета вошла в ту комнату. Он последовал за мной, и двери мягко закрылись.

Между нами повисло молчание. Наконец я проговорила:

— Странно вспомнить пережитое при рождении. Первая борьба, которую мы все забываем.

— Твое рождение, — отвечал он, — не важно. Ты раскопала собственную тайну?

— Да, по-моему, раскопала.

— Тогда скажи мне, — попросил он.

— Это кажется смехотворным, — сказала я, все еще не желая говорить об этом вслух.

— Потребность открыть ее для тебя так же важна, как и отыскать ее, — указал мне он. — А теперь скажи мне, — так, как ты это видишь, что с тобой произошло.

Я уселась на ложе, которое явилось ко мне из стены. И посмотрела на собственные руки, спокойные, белые, слегка раскрытые у меня на коленях.

— Дарак, Вазкор и ты, Рарм Завид, уж это-то я ясно вижу, — тихо произнесла я. — Вы обладаете лишь поверхностным сходством друг с другом; нет того абсолютного подобия, которое, как я воображала, связывало каждого из вас с последним. Я также вижу, сходство с кем послужило началом моей одержимости — высоким темным узкоглазым мужчиной — Секишем, лицо которого появилось в моих первых снах после того, как я покинула Гору. Секишем, который напугал и унизил меня, который заставил меня осознать мое зло и недостойность жить. Я также понимаю, почему я заблокировала свои мысли четырех лет своего прошлого и особенно последнего полугода смерти и горя. За исключением того, что я помнила, Рарм, и даже слишком хорошо — не вспоминая.

— Ты была сильной, — сказал он. — Каким-то чудом ты спаслась от Мора и выросла в женщину, пролежав шестнадцать лет в безвоздушной келье. Безвоздушной келье. Не дыша, ты могла лежать только в коме. Ты знаешь теперь, что тебя разбудило?

— По-моему, да, — не уверена.

— В последние дни Мора, — разъяснил он, — вулкан проснулся; скала обрушилась и перекрыла воздушные воронки. Шестнадцать лет твоей комы вулкан глухо ворчал и дрожал, готовясь к извержению. В последний день стены горы потрескались под давлением накопившихся внутри газов. Сквозь эти трещины к тебе просочился свежий воздух. Ты начала дышать. Через некоторое время в последние часы перед извержением ты очнулась.