Вскоре нам стало ясно, к чему он клонит, и мы приступили к снегозадержанию. Лед пилили большими угловатыми брусками, насыпали вместе с колкой ледяной крошкой в корзины и при помощи талей поднимали на палубу. Большинство трюмных помещений пустовало, и Командор решил оборудовать в них ледник. Мы успели заполнить их почти наполовину, когда волненье и температура сделали свое дело — обгрызенная льдина заметно уменьшилась в размерах, края ее истончились и покрылись фестонами снежных кружев, и в один прекрасный день большая трещина расколола ее на три части. Бригантина закачалась на чистой воде, и мы, поставив паруса, взяли курс на Африку. В корабельных коридорах гуляли промозглые и стылые сквозняки. Бригантина превратилась в рефрижератор, не было только продуктов, которые она могла бы перевозить. Впрочем, Игорь был намерен запастись ими на Мадагаскаре. Все предпочитали находиться на палубе, а кубрик перед сном обогревали, протапливая печку.

— Чего не спишь? — хмуро спросил Витя.

— Что-то не хочется, — я снова поежился, частично от утренней прохлады, частично — от воспоминаний о своем сне. — Завтрак скоро?

— Спроси у Игоря.

Рисовый плов с редкими добавками рыбы уже успел всем порядочно надоесть, однако отказываться от своей порции никто пока что не спешил. Настроение у экипажа было подавленное. Игорь рассчитывал через неделю достигнуть южной оконечности Африканского континента; он день и ночь корпел над картой, сверяя курс. Что же касается Пашки…

Я огляделся вокруг.

— Кстати говоря, а где Паша?

— В своей каюте, — Виктор сделал неопределенный жест плечом.

— И что он там делает? — спросил я, уже заранее зная ответ.

— Творит.

О самом главном событии я, как всегда, забыл упомянуть. Пашу посетила муза. Произошло это как-то резко, в одночасье, хотя, если присмотреться, признаки приближающегося озаренья можно было заметить уже давно. Началось это, пожалуй, вскоре после нашего спектакля; Паша сделался какой-то рассеянный, не от мира сего, то и дело забывал о данных ему поручениях, постоянно записывал что-то в тетрадь, опаздывал к обеду и даже перестал ругаться, что было уж совсем тревожным симптомом. Дома, на суше, эту столь не характерную для нашего друга мечтательность можно было бы объяснить тем, что парень попросту влюбился. В условиях же долгого плавания нам очень хотелось бы верить, что это не так. Игорь предположил, что Пашка болен, но и этот слух был вскорости развенчан, и лишь когда наш незадачливый боцман попросил у меня пишущую машинку, я наконец смекнул, что происходит.

Сказать, что эта новость потрясла моих спутников, значит — ничего не сказать. Олег, помнится, даже подавился рисом, когда я сообщил об этом за ужином. Сам Пашка есть, конечно, не пришел.

— Что ты сказал?! — Витя выглядел таким растерянным, как будто я сказал, что Паша забеременел или, по меньшей мере, умер. — Повтори!

— Чего тут повторять, — пожал плечами я. — Роман он пишет.

Игорь сказал: «Гм!» и сунул в зубы трубку чашечкой вниз, просыпав на бархат жилета горячий пепел. Отложив ложку, он задумчиво побарабанил пальцами по столу, встал и прошелся по палубе туда-сюда, сосредоточенный и озадаченный. Коля молчал, попеременно глядя то на меня, то на Капитана.

— Что же теперь делать? — изрек он наконец.

— Вот те на!

— Вот не было заботы, так подай..

— Это надо же…

— А если…

Все загалдели разом, перекрикивая друг друга.

— Тихо! — разнесся над палубой зычный голос Командора. Тихо, — еще раз повторил он и повернулся ко мне. — Ну, а ты что скажешь?

— Ничего. Не можем же мы запретить ему! Если хочет пускай пишет.

Да… — Игорь попытался затянуться, обнаружил, что трубка пуста, и полез в карман за табаком. — Не трогайте Пашку, — с необычным участием в голосе распорядился он, — и не мешайте ему. Кто знает, вдруг у него талант!

На том наш разговор закончился.

Муза посетила Пашу или кто другой, судить не берусь, но с этого дня наш боцман каждую свободную минуту уединялся в своей каюте и прилежно — страницу за страницей — отстукивал на машинке свое произведение. Печатал он не ахти как, и дело продвигалось медленно, но среди экипажа «Гончей» ходил слух, что первые страницы романа уже готовы. А еще через пару дней стало известно, что Пашка пишет детектив. Выяснилось это совершенно случайно Витька, прибираясь в Пашкиной каюте (сам Паша приказом Хозяина был от этого освобожден), выудил из мусорной корзины кипу бракованных титульных листов. Как оказалось, название романа оказалось для Пашки первым камнем преткновения — на каждом листке оно было разное. Вариантов было около сорока, если не больше. Вот лишь некоторые из них (орфография сохранена):

«КРОКОВЯК»

«УЖАС ГАРЛЕМА»

«УЖАСТНЫЙ ШКАП»

«МОРТИРА И СВЕЧА»

«ВАМПИРЫ НЕ ШУТЯТ»

«УБИТЫЙ НАСМЕРТЬ»

«СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПУТЬ»

«ГЛИЦЕРИНОВЫЙ ОТЕЦ»

«ВОЗВРАЩЕНИЕ КРОВОЖАДИНЫ»

«СМЕРТЬ ПРОСИЛА ПОДОЖДАТЬ»

«НИКАКИХ ОРХИДЕЙ ДЛЯ МИССИС БЛЭНДИШ»

«НАСЛЕДСТВО ПЛЕМЯННИЦЫ ИЛИ БЛАГОДАРНЫЙ ДЕД»

Раз от разу название становилось все длиннее и чудовищнее, и окончательный вариант выглядел так: «СТРАШНЫЙ КАРЛ, ГРОЗА КИТАЙСКОГО КВАРТАЛА В НЬЮ-ЙОРКЕ». На этом непризнанный гений успокоился и взялся непосредственно за роман.

Сейчас я был свободен от вахты, делать мне было нечего, и я решил проведать Пашку, пока Капитан не нашел мне какое-нибудь занятие.

Из-за двери доносился редкий и неритмичный перестук кривых молоточков — Паша, что называется, «давил клопов» — подолгу отыскивал нужную клавишу, частенько промахивался, но бил зато уж от души, в полную силу, пробивая оба экземпляра насквозь и калеча каретку. Я всерьез опасался за свою машинку.

Постучавшись, я вошел. В каюте царил полумрак. Пашка сидел за столом, заваленным картами и книгами. По левую руку от него стоял капитанский глобус, весь испещренный красными пометками, по правую руку — чашка с чаем. На макушке высокой, замысловатой формы книжной пирамиды восседал Капитан Флинт и с любопытством заглядывал автору через плечо — видимо, выискивал ошибки.

— А, привет, Дим! — Пашка расплылся в улыбке, вскочил, смахнул со стула ворох исписанных черновиков и жестом пригласил меня садиться. — Хорошо, что зашел. А я тут, видишь, это, как его… пишу, — он потупился и смущенно покраснел.

За эти дни наш Пашка здорово изменился. Он основательно зарос и побледнел, однако с лица его не сходило счастливое выражение. Похоже, сочинять романы Пашке понравилось. Был он теперь освобожден от всех обязанностей, кроме несения вахт. Дошло до того, что даже завтрак, обед и ужин носили к нему в каюту.

— Чего не спишь?

— Да сны тут, понимаешь.