Я сделал предложение Патти там же, в Кабо-Сан-Лукасе, на крыше дома Грегорио. Слушай, давай поженимся в мой день рождения. Она спросила: ты это серьезно? Я сказал: серьезно. И она как запрыгнет мне на спину! Я ничего не почувствовал, только услышал, что что-то хрустнуло, — смотрю вниз, а там два аккуратненьких кровяных фонтанчика бьют у меня из-под ногтя на ноге. Через пять секунд после того, как я сказал, что да, серьезно, она сломала мне палец. А в следующий раз что будет, сердце? Через полчаса боль уже начала серьезно постреливать, а дальше я провел две недели с костылем. За несколько дней до свадьбы я, помню, бежал по мексиканской пустыне на костыле в черном камзоле, постреливая из носовых пушек. Мы с Патти поскандалили перед этим, какая-то предсвадебная фигня — уже не помню, что это было, — но в результате я ковылял через кактусы, догонял её по пустыне: «А ну иди сюда, дрянь!» — как какой-нибудь Джон Сильвер.

За день до свадьбы Грегорио говорит мне: кстати, ты слышал про эту немецкую девицу с вигвамом и большим автобусом-мерседесом? И я окаменел. Немка? Большой мерседесовский автобус? Вигвам? Да иди ты! Автобус стоял на приколе на пляже в Кабо-Сан-Лукасе. Я знал из журналов, что Уши Обермайер в последние годы странствовала хипповскими маршрутами по Афганистану, Турции и Индии на огромном автобусе с меховой обивкой внутри и целой сауной. Разъезжала со своим мужем, Дитером Бокхорном. Я сразу понял, что она в Кабо-Сан-Лукасе, когда открыл дверь в свой номер в Twin Dolphin, который выходил прямо на пляж, а снаружи стояла эта вазочка с цветами. Страннее совпадения было не придумать — нам двоим встретиться накануне моей свадьбы в этом мексиканском захолустье, наверное, на максимальном возможном расстоянии от Афганистана, или Германии, или любого другого места, где Уши могла бы быть. Что она здесь делает? Потом Уши и Дитер пришли в гости, и я сказал ей, что женюсь и что по уши влюблен в Патти. Мы стали говорить про годы, проведенные врозь, про слухи о её смерти и про то, как оно было на самом деле, то есть про её странствия по миру в своем автобусе, её жизнь в Индии и Турции и еще бог знает где. А через несколько дней, за день до Нового года, Дитер попал в аварию на своем мотоцикле: его оторванная голова в шлеме осталась лежать сбоку на дороге, а остальное тело улетело через мост. Я пошел проведать Уши. Там меня встретила большая черная собака, которая лаяла на пороге. Кто там? Я сказал: это англичанин. Дверь открылась. Я слышал новости, может, чем-нибудь могу помочь? Она сказала: спасибо но не надо, со мной друзья и есть кому обо всем позаботиться. И я расстался с Уши в этих невероятных и трагических обстоятельствах, и получилось, что все наши внезапные свидания закольцевались горем и потрясением — сначала моим потом её.

Дорис и Берт оба приехали на нашу свадьбу — встретилсь в первый раз за двадцать лет, и Энджела заперла их в комнате, не выпускала, пока те наконец не поговорили. Марлон тоже приехал. Мик был шафером. Четыре года мы были вместе с Патти, четыре года ходовых испытаний, и я расходовал достаточно спермы, чтобы оплодотвориить весь мир, — а детей нет как нет. Не то чтобы я сильно надеялся завести с ней кого-нибудь. «Я не могу иметь детей» - так она говорила. Ну что значит не можешь. Но я на тебе женюсь не из-за этого. А стоило только надеть это колечко от занавески ей на палец, и через шесть месяцев — что бы вы думали? «Я беременна». А что до средневековой комнаты, которую мы планировали, — забудь, теперь это будет детская. Крась все в розовое и тащи кроватку — цепи со стен убираем, зеркала выносим. А я думал, что уже отстрелялся по отцовской части с Марлоном и Энджелой. Они растут нормально, все устроилось, все на мази, никаких больше подгузников. Ан нет, прибыло еще одно дитё! Назвали её Теодорой. А год спустя и еще одно — Александра. Маленькие Т. и А.[182]И ведь они даже на горизонте не просматривались, когда я писал эту песню.

Я держу на руках Вуду, спасенного котенка, в гостиной его имени. Барбадос, август 1994-го

Тайные сольные дела и проделки. Вспыхивает Третья мировая — между двойняшками Глиммерами. Я беру в союзники Стива Джордана и трачу много сил на фильм С Чаком Берри, потом ухожу в одиночное плавание и собираю X-Pensive Winos. Воссоединение с Миком на Барбадосе; Вуду, спасенный кот; новое рождение Stones, начало мегатуров со Steel Wheels. Bridges to Babylon и четыре песни с параллельным повествованием.

Вначале 1980-х Мик начал становиться невыносимым. И тогда же он стал Брендой. Либо её Величеством, либо просто Мадам. Мы сидели в Пapиже, снова в Pathe Marconi, работали над песнями к Undercover. Это был ноябрь-декабрь 1982-го. Я как-то зашел в WHSmith, английский книжный магазин на рю де Риволи, и не помню название книги, какой-то романный кич, но что я запомнил: сочинение Бренды Джаггер. Ну все, попался, старик! Теперь ты всегда будешь Брендой, хоть тебе никто и не скажет и мнения твоего не спросит. Ему, конечно, это не понравилось. Но узнал он сильно нескоро. Мы говорили про «эту суку Бренду» прямо в его присутствии, а он ничего не подозревал. Но это начало всяких мерзких вещей — почти так же, как мы с Миком когда-то обращались с Брайаном. Если однажды выпустить, он начинает разъедать все.

Эта ситуация была последним этапом изменений, которые происходили уже несколько лет. Непосредственная проблема заключалась в том, что Миком овладело неуемное желание контролировать все и вся. В его глазах теперь мир делился на Мика Джаггера и остальных. Это отношение чувствовали все окружающие. Он мог сколько угодно это прятать, но постоянно выходило, что по крайней мере в своих глазах он возвышался над всеми. Теперь отдельно существовал мир Мика, то есть всякий высший свет, и мир нас. Что, конечно, совсем не сплачивало коллектив и радости тоже никому не добавляло. Это же столько лет прошло, и здравствуйте — мы опухли от самомнения. До такой степени иногда, что уже и в двери не пролезаем. Группа, и я в том числе, теперь, по сути, была разжалована в обслуживающий персонал. У него всегда было такое отношение к другим, но никогда к группе. Когда оно перекинулось и на нас, это был трындец.

Раздутое эго всегда очень мешает работать в группе, тем более в группе, которая уже отмахала такой срок, и плотно сыграна, и вообще-то держится за счет такой особой, необъяснимой самодисциплины, по крайней мере изнутри. Группа — это как одна упряжка. Очень демократичная вещь, если посмотреть. Все должно решаться между нами — такая-то роль отводится левой ноге кверху от колена, такая-то — твоим яйцам. И любой, кто пробует возвыситься над остальными, ставит себя под удар. Мы с Чарли только закатывали глаза к потолку. Ты слышал — он что, серьезно? И какое-то время мы просто мирились, когда Мик упорно подгребал все под себя Ведь если подумать, мы же провели вместе сколько уже — Двадцать пять лет, пока все не начало всерьез накрываться. Так что позиция была такая: чему быть, того не миновать. Это случается со всеми группами, рано или поздно, значит, для нас настало время проверки. Устоим или нет?