На нее напал тот же страх, который она испытала в Холме-каземате, но раз в десять сильнее.

Тибо посмотрел на нее с печальной надеждой в глазах. Он был уверен, что она припасла какой-нибудь фокус в рукаве. Конечно же, у нее был план, она просто ждала, когда ее осенит.

Ей очень хотелось, чтобы он оказался прав – чтобы его надежда и доверие не были напрасны.

Дверь в погреб снова открылась.

Давление на спину Кроны уменьшилось, будто удерживающий ее туман был удивлен тем, кто вошел в комнату.

На грани слышимости, в полной тишине, Кроне показалось, что она слышит голоса. Они звучали недалеко. Рядом. Но понять, о чем они говорят, было трудно. Возможно, они были приглушены – замаскированы. Так же, как были скрыты от глаз облака тумана.

Она приподняла брови, взглянув на Тибо, молча пытаясь спросить его, слышит ли он что-нибудь. Он смущенно качнул головой.

Без предупреждения их обоих оттолкнули от стены, снова толкнули в центр комнаты, к столу и стульям.

Нет. Нет! Она не позволила бы снова связать их…

Туман, удерживавший ее, швырнул ее к столу. Она споткнулась и схватилась за него, чтобы не стукнуться лицом о дерево. Рядом с ней бесцеремонно бросили на пол Тибо.

По помещению летали синие клочья тумана. Ее, его, а теперь… теперь и третьего.

Первые двое и новичок сильно спорили. Опрокинулся стул.

Спор? Между марионетками Тало? Но как Тало может спорить сам с собой? Между тем спор набирал силу. Крона не могла разобрать слов, но различала тона.

А затем спор перешел в драку. Стали слышны удары кулаков.

Стол под Кроной дернулся, когда одно из облаков тумана швырнуло в него противника.

– Что тут во имя всего святого происходит?

Тибо вскочил на ноги, приник к Кроне, обхватив ее за талию и моля богов сохранить им жизнь.

– Не знаю, – ответила она, обняв его.

Вместе они стали пятиться прочь от хаоса.

Сбитые с толку, захваченные водоворотом сюрреализма, они пробирались в клубящейся дымке к лестнице, вцепившись друг в друга трясущимися руками.

Вокруг них кружились в неистовом танце частички пыли и грязи. А потом раздался крик – так кричит зверь, в которого вонзилась стрела охотника.

Тибо дернулся, прикрыв ухо, глаза у него остекленели и заметались.

– Да что тут творится?

– Не знаю. Идем. Нам надо идти, – настаивала Крона. Она чувствовала себя загнанной в угол, как маленький ребенок, упавший в яму-ловушку для львов. Возможно, сейчас гнев туманов и не был направлен на них, но все могло измениться в любой момент.

И все же маска.

Она лежала по ту сторону потасовки.

– Шарбон, – произнесла она. – Я не могу уйти без…

Один из туманов как будто прочитал ее мысли и швырнул в них маской Шарбона, которая летела на них, раззявив огромную зазубренную пасть. Удивленная, Крона поймала ее, не глядя.

– Бери и уходи, – низко прозвучал у нее в голове приказ. Крона чувствовала его нутром, но не ушами.

Получается… что одна из марионеток Тало помогла им? Нет, этого не…

Все казалось бессмысленным.

Тибо снова потянул Крону за одежду и шагнул на лестницу, увлекая ее за собой.

– Пойдем!

Крона снова посмотрела на маску Хаоса, чтобы убедиться, что у нее в руках действительно она. А потом сунула ее под руку и последовала за Тибо. Вверх по лестнице заброшенного дома и в ночь. Оказавшись на улице, они бросились бежать. Они бежали так, словно за ними гнался варг. Они бежали к ровным огням большого Лутадора и ни разу не оглянулись.

Десять лет назад

Каналы Истсайда, предрассветный час

Шарбон осторожно спускался по крутому склону акведука. Идти было трудно: ему приходилось замедлять спуск, используя ноги в качестве упора, но они так тряслись, что не подчинялись ему. Каждый раз, когда взгляд падал на ткань туники на груди, на животе, из горла вырывались сдавленные рыдания. Но почему бы ему просто не утопиться, когда он доберется до воды.

Он тащил с собой сумку с инструментами. Их надо было срочно отмыть, иначе они заржавеют. Но ему не хотелось их мыть. Ему хотелось избавиться от них.

Но как бы ему ни хотелось швырнуть их в канал, чтобы вода унесла его позор как можно дальше, сделать этого он не мог. Это было слишком рискованно – дало бы Дозору возможность выследить его. Убийцы оставляют улики, потому что хотят, чтобы их нашли. Он тоже считал, что должен быть наказан за свои преступления. Но как бы сильно ему этого ни хотелось, сначала он хотел попасть домой.

Спустя несколько ужасных минут он добрался до края. Вода невинно журчала, направляясь в город. Пахла она не так свежо, как деревенский ручей, но была достаточно чистой.

Оцепенело он положил свой набор инструментов рядом, расстегнул застежки, распластав сумку на камнях. Все инструменты – каждый предмет – были покрыты багряными или бурыми пятнами. Некоторые блестели, некоторые казались матовыми в бледном лунном свете. Он легонько коснулся первого инструмента, и желудок его взбунтовался. Его чуть не вывернуло в воду, но он сдержался. Сначала надо закончить дело. А потом можно дать волю и себе.

Вода показалась ему холодной, а руки, наоборот, горели огнем, словно он подцепил инфекцию.

Может, я и правда подцепил заразу, подумал он. Что это за болезнь, которая может заставить мужчину убить невинную женщину?

Умом он понимал, что нет никакой разницы – мужчина, женщина, трансгендер, небинарный или гендерфлюидный человек – все они были одинаковы. Он убил так много людей… почему же эта жертва так сильно давит на него? Почему в этот раз он чувствует себя гораздо хуже? Она словно проникла в самую суть его души и терзает его гораздо сильнее, чем даже его первое убийство.

Значит, разница все-таки была. Жертвы с матками ближе к магии. Точно тебе говорю, сказала Фиона.

Наверное, так и есть. Ведь в них зарождается жизнь.

А, может, разница в том, что она еще сказала – в чем фактически обвинила его. Что его предыдущий отказ убить цис-женщину был своего рода особой разновидностью женоненавистничества, благодаря которому он мог считать себя хорошим человеком, кромсая при этом других не менее невинных людей на части.

Такие мужчины, как ты, не делают женщинам одолжений.

Пока он снова и снова промывал скальпель в проточной воде, глаза его подернулись влагой, а из носа потекло. Вскоре он рыдал, слезы катились по щекам и капали на грязные руки, оставляя светлые полосы в грязи.

– Мне жаль. Мне очень жаль, – подвывал он.