когда она спёрла твоё тело… А почему молчал? Она тоже, конечно, редко подавала голос, но ты-то… – и я умолкла, окончательно сконфуженная.

Лицо у Йена приняло страдальческое выражение.

– Урсула, – проникновенно произнёс он моё имя этим своим божественным голосом и, видимо, дождался, пока ноги у меня начнут превращаться в кисель, а потом продолжил: – Я думал, за столько лет знакомства ты поняла, насколько я ужасающе безнравственное, эгоистическое трепло. И чему я мог научить пятилетнюю девочку? Да Салли – и то лучший пример для подражания.

– Салли – лучший пример для подражания безо всяких «и то», – серьёзно возразила я. И неловко пошутила: – Получается, мне повезло, что первым из всех чувств в тебе проснулась совесть?

– Не радуйся, – предупредил он заговорщическим тоном. – Её запасы были невелики и быстро истощились.

– О, ну это же хорошо? Иначе бы роман у нас не случился по техническим причинам.

Йен закашлялся. А я погладила его по волосам, уже совершенно сухим, нежным-нежным, как шёлк, и тихо спросила:

– Ты ведь навещал меня, верно?

Взгляд у него опять стал загнанным.

– А ты всё-таки заметила… Хорхе, конечно, говорил, что надо дать тебе немного времени, чтобы отдышаться, а уже потом вываливать свои чувства, но я не мог оставить тебя по-настоящему, – признался Йен, глядя в сторону. – К тому же опасно было привлекать к тебе внимание Флёр, хотя это не сработало в конце концов… И я некоторым образом провинился перед тобой, а потом хотел попросить прощения, но не как-то между прочим, а серьёзно подготовиться, и…

Я опять ущипнула его за уши – просто потому, что захотелось. А ещё он это заслужил, ну правда.

– Эй, прекрати. Мы, кажется, уже говорили о том, что ты не обязан быть идеальным, да?

– Ну…

– Вот и расслабься, – попросила я ласково. – До меня ещё с прошлого раза дошло, что разборок ты будешь избегать до последнего. Но я тоже, как ты, наверное, заметил, не фанатка драм, так что проехали… Я тебя люблю, – вырвалось у меня внезапно.

Он остолбенел.

М-да, нехорошо получилось. «Не фанатка драм», значит.

Лицо у него некоторое время менялось, как на скетче художника, который пытается изобразить разные эмоции в крайнем их проявлении. Я уже раз двадцать прокляла свою болтливость и то, что выбрала из всех неуместных моментов самый неудобный, когда Йен вдруг сделался мрачным, торжественным и крепко сжал мне плечи.

– Урсула, – произнёс он глухо. – Ты украла мой первый раз!

У меня, сказать по правде, голова как-то резко опустела.

– Чего?

– Ты украла мой первый раз, – уже с явным удовольствием повторил Йен и лукаво улыбнулся: – И теперь держись: я собираюсь сделать всё как положено!

Он вскочил на ноги, быстро расправил рубашку, одновременно превращая её в нечто среднее между смокингом и сюртуком сказочного принца, затем крутанул меня – родные джинсы, футболка и носки аккуратной стопкой легли на стул, а вокруг бёдер взметнулась полукругом белая юбка, и грудь стиснуло затейливым корсетом. Я пискнула, пытаясь сообразить, как в этом дышать и откуда взялись вдруг кружевные перчатки, но Йен не дал мне опомниться – подхватил на руки и шагнул в стену.

Я инстинктивно зажмурилась, хоть и понимала, что никуда не врежусь и ничего лбом не снесу, а когда рискнула открыть глаза, то обнаружила, что мы очутились посреди сумеречного сада. Когда-то, вероятно, он был ухоженным и вычищенным, но ныне зелёные арки, образующие извилистые туннели, практически заросли плющом, и цветы рассеялись с отведённых им мест повсюду, смешивая ароматы, соприкасаясь лепестками. Некоторые из них выглядели знакомо: пышные хризантемы, в основном лиловые, розовые и рыжеватые; бледные высокие лилии; пышные гортензии, синие и пунцовые, и пурпурная астильба; яркие стрелы дельфиниума и гладиолусов, гроздья крапчатой наперстянки, тяжёлые пионы, источающие винный аромат, спирея и лаванда, энотера и звёздчатый тимьян… Но гораздо больше было фантастических, невозможных цветов, казавшихся порождением чьего-то воображения.

Благоухание опьяняло; сверхъестественная тишина немного пугала.

– Йен? – позвала я, слегка охрипнув от волнения.

Он осторожно поставил меня на землю – босые ступни утонули в мягкой, густой, прохладной траве – и затем сам опустился на одно колено, продолжая удерживать мою руку и глядеть снизу вверх.

– Урсула Мажен, – тихо произнёс Йен моё имя и сжал пальцы чуть сильнее. Глаза у него точно сияли, причём без всяких чар. – Когда-то давно ты спросила о моём сокровенном убежище, и я попросил тебя снова задать этот вопрос, когда я верну себе тело. И сейчас я готов ответить: моё убежище, мой сладостный дом – это ты. Когда я с тобой, мне всё равно, где я нахожусь, потому что я чувствую себя счастливым. Твоё существование дарит мне счастье; твоя улыбка даёт мне силы совершать невозможное. Я люблю тебя.

– Йен, это… – в горле у меня пересохло, и я будто бы напрочь забыла, как дышать. Руки подрагивали. – Это совсем как…

– Совсем, как ты мечтала? – улыбнулся он и поцеловал мои пальцы – по одному, лаская дыханием. – Знаю. А ещё ты мечтала, чтобы я оказался принцем из параллельного мира, но тут придётся довольствоваться тем, что есть.

Щекам стало горячо – подозреваю, румянец полыхал такой, что видно было из того самого другого мира.

– Ну да, мечтала. Одно оправдание – мне было пятнадцать лет, – пробормотала я, не зная, куда девать глаза. И пошутила неуклюже: – Вообще гениальный чародей, гроза всего Запретного Сада – неплохая замена принцу, я считаю.

– И даже лучше, – с хищной усмешкой заверил меня Йен и перевернул руку, целуя раскрытую ладонь, потом запястье… – У принцев, скажем так, гораздо меньше возможностей. Кстати, хочешь кольцо? Я помню, что в пятнадцать ты была категорически против брака, но что взять со старомодного чародея, м-м?

– Хочу, – согласилась я быстро, чувствуя, что жар распространяется по всему телу. – И предложение.

– Выйдешь за…

– Да! То есть ты договори, если хочешь, но всё равно – да!

Йен осторожно надел мне на палец кольцо – сплетение тонюсеньких, изящных серебристых веточек в россыпи сияющих камней, розовых и зелёных, как цветы и листья.

Олеандр. Ну, конечно же.

– А потом Хорхе нас поженит. Он ведь вроде как садовник, представитель