Анри оглянулся на Вогула, лежавшего за толстым поваленным деревом, на краю участка зарослей, среди которых были спрятаны их лошади. Побратим махнул рукой, призывая к себе, и показал ладонями крест, означавший только одно: засада сорвалась, надо убираться.

Анри промерил глазами расстояние до Жоржа, отработанными еще в Алжире знаками показал ему: «Прикрой меня», – и, убедившись, что тот готов стрелять, выверенными движениями докатился до него. Стрелять Жоржу не пришлось: противник ничего не заметил.

– Что задумал, брат? – спросил Анри.

– А что тут думать? – зло ощерился Вогул. – Нас обошли, с Медведем наверняка покончено. Надо когти рвать?

– Вперед по тракту?

– Чего мы там не видали?! Верхом назад через распадок. Они такого вряд ли ожидают. – Жорж говорил, не отвлекаясь от наблюдения. – В тылу они оставили женщин и вьючных лошадей, это для нас не препятствие. Давай, брат, пошевеливайся! С минуты на минуту здесь будут те, кто прикончил дружину Медведя, и тогда нам с тобой не поздоровится.

Они переползли к зарослям. Анри видел: Вогулу трудно – он был ранен в левое плечо навылет; кость не задета, но рана кровила, – однако ружье не бросил: полз, подтягивая его за ремень. Анри хотел взять оружие на себя – Жорж не дал. Зыркнул злыми глазами, и Анри отступился. Упрямство и волю Жоржа он хорошо знал еще по Иностранному легиону.

…Тогда в батальон, где служили лейтенант Дюбуа и сержант Вогул, приехал из штаба полка капитан-инспектор, некий Ла Варрон. Обходя строй легионеров, он придрался к левостоящему от Вогула рядовому негру Чомбе из-за слишком свободного поясного ремня, начал орать, обозвал Чомбу чернозадой обезьяной и распалил себя до того, что ударил молчаливого застенчивого парня кулаком в широкий нос. Брызнувшая кровь попала на светлый мундир капитана, он рассвирепел и снова замахнулся, но крепкая рука сержанта перехватила капитанский кулак.

– Не смей! Ты, штабная обезьяна!

Капитан извернулся и ударил сержанта в ухо, но в ответ получил такую оплеуху, что покатился кубарем в песчаную алжирскую пыль.

За избиение офицера легионеру грозил расстрел. Вогула и вывели на расстрел и потребовали предварительно извиниться перед Ла Варроном. Сержант презрительно отвернулся.

Уже была отдана команда «Приготовиться!» и ружья были направлены в грудь бунтаря, когда примчался Анри Дюбуа с приказом заменить расстрел на сотню ударов шпицрутенами. Это лейтенант спас друга, доказав военному трибуналу, что капитан-инспектор повел себя крайне вызывающе и сам спровоцировал конфликт.

Шпицрутены, конечно, были далеко не сахар, но все же не грозили смертью; хотя командиры требовали от исполнителей наказания полновесных ударов, боевые товарищи старались их смягчить всеми возможными способами. Тем не менее спина Вогула превратилась в приготовленную к жарке отбивную, однако Жорж не издал ни единого стона, пока не впал в беспамятство. И только на лазаретной койке метался в бреду, ругался самыми страшными словами и стонал… стонал…

Так что Анри ничуть не удивился, когда, укрывшись в зарослях, Жорж поднялся на ноги, закинул ружье на плечо, взнуздал свою лошадь и без помощи побратима сел в седло. Левой рукой взялся за поводья, а в правую – ружье, сдернув его с плеча.

Анри медлил: ему казалось, что они поступают подло, оставляя разбойников, а с ними Гурана и Хрипатого, на произвол судьбы.

– Им всем – каюк! – шепнул ему в лицо Жорж. – А нам подыхать нельзя: счета не оплачены. Садись в седло и рвем отсюда, на прорыв!

И они рванули.

Отдохнувшие кони вихрем пронесли мимо по-прежнему скрывавшихся за камнями членов экспедиции – те только и успели, что повернуть в их сторону свои ружья, а беглецы уже скрылись в остатках тумана. Стрелять вслед не стали – видимо, побоялись попасть в оставленных в тылу женщин и лошадей.

Ветер выдувал последние клочья тумана из щелей и кустов, когда они выскочили на другой склон распадка и углубились в лес. И тут раздался возглас:

– Стоять! Ружья на землю!

На тракте-тропе в костюмах мужского покроя и сапогах, с пистолетами «лефоше» в руках, стояли бок о бок две стройные женские фигурки.

– С дороги, барышни! – зарычал Вогул. – Мы вам не сделаем ничего худого!

– Зато мы вам сделаем, – сказала Катрин и направила дуло пистолета в грудь Вогула. Элиза бросила взгляд на нее и сделала то же самое.

– Барышни, – оскалился Вогул, – выстрелить в живого человека может далеко не каждый, тем более женщина… – А сам понемногу приподнимал ствол ружья, до того опущенный вниз.

– Жорж, не смей даже и думать, – сказал вполголоса Анри. Он уже понял, что женщины их не узнали и приняли за обычных разбойников. А потому могут и выстрелить. Не хотелось бы умирать от руки любимой женщины, еще менее – видеть ее смерть от руки друга и брата.

– Жорж? – насторожилась Элиза. Ее слух оказался тоньше, чем предполагал Анри.

– Какого черта?! – вспылил Вогул и вскинул ружье.

В ту же секунду грянул выстрел «лефоше», и приклад разлетелся в щепки. Вогул выругался и отбросил бесполезные остатки оружия.

– Пропусти нас, Катрин, – сказал вдруг Анри.

– Что? Что вы… Что ты сказал?! – На лице Катрин отразились смятение и боль. – Анри? Это ты?!

– Я, любимая. Мы хотели тебя похитить, но не получилось. Прости! И – пропусти нас, если не хочешь, чтобы муж узнал… – Он не договорил, потому что Катрин опустила пистолет и сказала с отвращением:

– Убирайся! Убирайся отсюда и из моей жизни! Навсегда!

– Я люблю тебя, Катрин, – сказал, проезжая мимо и чуть склоняясь к ней, Анри. – И мы с тобой еще обязательно встретимся. Я не оставлю тебя!

– Убирайся! – закричала она, чуть не плача. И уже вслед обоим проскакавшим мимо: – Слышишь? Навсегда!

И выпустила из пистолета в воздух все заряды.

1

Транспорт «Байкал» стал на якорь неподалеку от сурового материкового берега. Отвесные обрывы достигали высоты в сто, а то и полтораста метров. У их подножия кипел прибой. Невдалеке возвышалась гора с конической вершиной – возможно, потухший вулкан, – которая не была обозначена на карте; она получила от Геннадия Ивановича имя князя Меншикова – в благодарность за содействие предприятию.

«Байкал» пришел сюда после обследования берегов северного Сахалина, которое неожиданно выявило существенную ошибку адмирала Крузенштерна: на его карте восточный берег был на несколько миль смещен, и офицеры «Байкала» почти не скрывали усмешки: получалось, что их корабль успешно двигался по суше.

Так, может быть, и с устьем Амура у непререкаемых авторитетов Лаперуза, Броутона и того же Крузенштерна не все ладно? И Сахалин вовсе не полуостров? Эти сомнения вселяли надежду и давали дополнительные силы, ибо месяц, прошедший после выхода из Петропавловска, основательно потрепал команду. Были и изматывающие бездельем штилевые дни, и бесконечное лавирование между лайдами и банками[53], и бешеная пляска исследовательских шлюпок, да и самого транспорта, на сулое[54], и посадки «Байкала» на мель с последующим верпованием, которое тоже не в радость… Но за этот месяц обследован север Амурского лимана, хотя, честно говоря, подробное описание огромной – в две тысячи квадратных верст – акватории одному маленькому транспорту с соответственно небольшим экипажем и ничтожными средствами было просто не под силу.