все свидетельства их дружбы, дабы избежать преследований (а в рамках этого судебного процесса одного вольнодумца из их окружения сначала обезглавили, а потом сожгли его тело).

Лишившись их переписки, мы вынуждены опираться на множество сохранившихся стихотворений, которые Микеланджело зачастую сочинял согласно канонам петраркизма, обращая их к далекой, недоступной и недостижимой даме, предмету безнадежного обожания со стороны плененного ею, страдающего возлюбленного. Если понимать эту констелляцию буквально, она едва ли применима к отношениям пожилого скульптора, страстно увлекавшегося молодыми людьми, и дамы средних лет, которая живо интересовалась интеллектуальными предметами, в том числе теологией. Их любовь, если подобную привязанность вообще можно обозначить этим словом, нельзя воспринимать как обычный роман. Скорее это была истинная встреча двух равных умов.

Впоследствии Микеланджело говорил о ней в письме к старому приятелю и советчику Джован Франческо Фаттуччи просто: «Смерть отняла у меня большого друга»[1252]. Любопытно и весьма значимо, что он использовал существительное не женского рода «amica», а мужского – «amico». Возможно, в душе он полагал, будто Виттория столь умна, а дух ее столь возвышен, что она превосходит свой пол. Не случайно в 1544 или в 1545 году он посвятил ей мадригал, в котором выразил именно эту мысль: «Речет ее устами / не женщина, а словно некий муж / иль даже бог…»[1253]. Из всех, с кем Микеланджело сводила судьба на протяжении его уже довольно долгой к тому времени жизни, Виттория наиболее соответствовала художнику по уму, складу характера и кругу интересов. Проницательная и утонченная, по-своему не чуждая искусствам, талантливая поэтесса, видимо, она умела обращаться с ним куда лучше, чем папа Климент, Себастьяно и все остальные, кто пытался подобрать ключ к его душе. Она стала единственным человеком, перед которым Микеланджело не захлопнул дверь.

Весьма вероятно, что их свела поэзия. Внешне жизнь Виттории ничем не напоминала жизнь Микеланджело, однако между ними существовало глубокое сходство[1254]. Оба они были заложниками политики грубой силы, царившей в XVI веке, но оба, так и не избыв до конца скорбной участи, благодаря своему удивительному дару обрели совершенно новую, невиданную и неслыханную прежде славу.

Виттория родилась в 1490 или в 1492 году в семействе Колонна, одном из наиболее могущественных феодальных кланов Рима. В 1509 году ее выдали замуж за Ферранте Франческо д’Авалоса, маркиза Пескару, представителя полководческой династии испанского происхождения. Их брак, заключенный по воле родственников, являл собой вполне циничную сделку, призванную упрочить положение обоих семейств. Однако со временем Виттория полюбила своего супруга-генерала, который бессовестно изменял ей; разумеется, свое обожание она изливала в стихах, сначала при его жизни, а затем – после смерти, от ран, полученных в битве при Павии в 1525-м.[1255]

К концу двадцатых – началу тридцатых годов XVI века Виттория стала уникальной личностью, подобной которой едва ли знала тогдашняя Европа, – знаменитой поэтессой. После смерти мужа первым ее побуждением было удалиться в один из римских монастырей. Климент VII не дал ей такого разрешения, возможно желая любым способом ущемить кого угодно из членов семьи Колонна, что бы он или она ни вознамерились сделать, и тогда Виттория поселилась в имении д’Авалосов на острове Искья в Неаполитанском заливе. После осады и разграбления Рима в 1527 году здесь нашли приют несколько интеллектуалов из церковной среды, а Виттория возглавила небольшое сообщество, странным образом объединившее в себе черты женского монастыря, парижского салона XIX века и «замка любви» из тех, что воспевали средневековые трубадуры.[1256]

Когда Виттория возвратилась в Рим в 1536 году, она почти неизбежно должна была встретиться с Микеланджело, учитывая ту славу, которой оба они пользовались как поэты, а также тот факт, что они вращались в одних и тех же кругах (представить Микеланджело Виттории вполне мог Томмазо, который, будучи аристократом по рождению, хорошо знал семейство Колонна). Однако у нас нет точных свидетельств, когда и где именно произошла их встреча. Но возникает соблазн, пусть даже ничем не подкрепленный, связать впечатление, которое Виттория произвела на Микеланджело, с появлением на фреске «Страшный суд», впервые в творчестве Микеланджело, целого сонма героических добродетельных женщин. Эти святые жены, частью нагие, частью более или менее прикрытые одеяниями, составляют значительную группу ошуюю Христа. С точки зрения христианской иконографии это было весьма необычно: по словам искусствоведа, изучавшего фреску, «никогда прежде женщины не удостаивались такой чести»[1257].

* * *

В остальном Микеланджело все более и более свыкался с жизнью изгнанника и даже, быть может, начинал находить в ней удовлетворение. Вскоре, 10 декабря 1537 года, вместе с несколькими другими чужеземцами во время церемонии на Капитолийском холме ему было пожаловано римское гражданство[1258]. Тем временем в покинутой Микеланджело Флоренции разворачивалась политическая драма, сопровождавшаяся насилием. Противники герцога Алессандро при поддержке нового папы Павла III стали деятельно плести нити заговора и даже сформировали правительство в изгнании. Среди них были те, кто уже поддерживал тесные отношения с Микеланджело, и те, кому предстояло сблизиться с ним в скором будущем, например Донато Джаннотти и глава антимедицейских экспатриантов кардинал Никколо Ридольфи (1501–1550). Вероятно, художник знал об их планах и надеждах. Более того, упование на то, что во Флоренции сменится режим, могло стать еще одной причиной, по которой он медлил приступить к работе над «Страшным судом». Смена власти во Флоренции, возможно, дала бы ему шанс вернуться на родину.

Конец правлению Алессандро внезапно положил еще один представитель рода Медичи, Лоренцо (1514–1548) по прозвищу Лоренцино; те же, кто ненавидел его, величали его Лоренцаччо, или Лоренцо Скверный; он был внуком давнего покровителя Микеланджело Лоренцо ди Пьерфранческо Медичи[1259]. Таким образом, Лоренцино принадлежал к младшей, обедневшей ветви семейства Медичи; он негодовал на то, что его внебрачный кузен был осыпан милостями и достиг вершин власти. Подобно флорентийским заговорщикам прошлого, он много размышлял о поступке Брута, убийцы Юлия Цезаря и, в глазах республиканцев, героя-тираноборца.

Лоренцино подвизался при дворе Алессандро и показал себя незаменимым, в том числе устраивая многочисленные любовные свидания похотливого герцога. Кроме того, Лоренцино поставил пьесу «Аридоза», которую написал в ознаменование женитьбы Алессандро на Маргарите Австрийской[1260]. По мнению Вазари, Лоренцино намеревался уничтожить герцога и весь его двор, обрушив сцену во время ее представления.

В самом начале 1537 года Алессандро, по слухам, воспылал желанием соблазнить Катерину, добродетельную супругу Леонардо Джинори, главы одной из ветвей этого богатого семейства, который был зятем Федериго, красивого молодого человека, пряжку для берета которого некогда выполнили по эскизу Микеланджело[1261]. Лоренцино объявил герцогу,