От полноты чувств, от бьющей через край жизни Эдиквосторженно запел и двинулся дальше по коридору. Правду сказать, все егопредыдущие похождения имели место возле самой двери палаты. Пора быловырываться на оперативный простор, пора было делиться счастьем со всеми..

А я тебя не холил,

А я тебя не шмолил,

А я тебя, зануду, не любил?

Однако делиться восторгом было особо не с кем. В длинномпустом коридоре царила тишина. Только гром буйствовал за окном да ветерпотоками швырял в стёкла косой дождь.

– Эй, народы, вы где?..

Беспричинно расхохотавшись, Эдик заглянул в соседнюю палату…никого. Отворил дверь в следующую, присмотрелся… На специальной кровати, недававшей появляться пролежням, неподвижно вытянулся какой-то чувак. Утыканный иобвешанный, вот умора, какими-то шлангами и гирляндами электрических проводов.Рядом подмигивал экранчиками и тихонько попискивал целый стеллаж всякихдурацких приборов… Эдику захотелось без особых затей растолкать мужика и вместепохохотать над уморительными, на его взгляд, надписями типа «NEHERelectronics»… Он подошёл ближе и вдруг узнал в неподвижном человеке великана-спецназовца,не позволившего тогда, в Карелии, откромсать ему мужскую гордость.«Единственный был чувак путёвый из всех… Теперь вот в отрубе лежит, как питьдать ломается,[185] и некому его раскумарить[186]…оно всегда так, хорошим людям не прёт…»

– Друг, друг… – От внезапно подхлынувшегосострадания у Эдика даже слезы выступили на глазах. Влекомый светлым порывом,он шагнул к кровати и, всадив иглу шприца в пластиковую капельницу, придавилшток до упора. Радужная жидкость завинтилась тоненькой струйкой, потомобразовала размытый клубок и начала втягиваться в прозрачную трубочку. –Держись, брат, ща и тебе хорошо будет… Поплаваем в розовом море… Русалки тамтакие… каракатицы… Чур только, не брызгаться…

Глеб Буров никак на его старания не отреагировал. Даже глазне открыл. А возле стены, на узенькой, притащенной откуда-то кушетке крепкоспала под наброшенным пледом пожилая женщина. Его мать Ксения Ивановна. Спала –силы-то человеческие не беспредельны…

А ведь известно, что с ребёнком всё как раз и случаетсяименно тогда, когда мать отвернётся. Даже в зорко охраняемой, от всех мыслимыхи немыслимых напастей защищённой «Семёрке»…

– Ну что, брат? В кайф тебе? – прошепталЭдик. – Ну, торчи, торчи… мешать не буду…

Неслышно открыв дверь, он выбрался в коридор, сунул порожнийшприц в мусорницу и вернулся к себе. Забрался под одеяло, свернулся калачиком…Его переполняло ощущение счастья. Огромного и всемирного. Оно пузырилось ииграло всеми цветами, точно сладкое море из его сна. «Счастья… Всем… Сразу идаром… – всплыла в памяти окрошка из когда-то прочитанных строк. – Ичтобы никто не ушёл обиженным…»

На следующий день у Виринеи, Вени, Альберта и спевшихся сними Гринберга с Капустиным была запланирована страшная месть в отношенииАндрея Александровича Кадлеца. Разведав пять циферок на его кейсе, молодыеучёные вознамерились подложить в серебристый чемоданчик несколько пришедших внегодность плат от компьютера. Ребята заранее предвкушали, как разразитсяистошными воплями чувствительная система сигнализации, после случая странсформатором сменившая – радениями всё того же замдиректора – допотопныетурникеты на вахте. Как вылетит во всеоружии доблестный спецназ и устроитпоказательное задержание. С жуткими криками, лязганьем затворов и – прималейшем намёке на уважительный повод – с непобедимыми приёмами рукопашногобоя. А потом, что существенно хуже, тщательное, со вкусом организованноедознание и разбирательство, бесконечные объяснительные, подписки о невыезде(если повезёт) и прочие ужасти-прелести чекистского бумаготворчества. «Я мстю,и мстя моя страшна!» А нефиг было Глеба Бурова биомассой называть!..

Вышло, однако, как в байке про диссидента, который в годызастоя каким-то образом вырвался за рубеж. Хотел вывезти и жену, но сразу неполучилось: она работала в «ящике» и была, естественно, сугубо невыездной,причём на годы вперёд. Рассказывают, диссидент тогда нанял сумасшедшего шведа,чтобы тот перелетел на маленьком самолёте через скудно охраняемую границу сФинляндией, сел на лёд определённого озера в северной части Ленобласти, забралженщину и умотал с нею обратно. Сказано – сделано! Бесшабашный пилот прилетелкуда следовало точно в назначенный срок. Опустился благополучно на лёд… Тольковот жены диссидентской – нет как нет! Швед ждал, ждал… Наконец подкатил насвоём аппарате к рыбакам, сидевшим над лунками, и на ломаном русскомосведомился, не видели ли они поблизости такую-то даму. Приезжую из Ленинграда.«Не, не видели, – ответствовали рыбаки. – Да не ждите, не будет её:автобус сегодня не пришёл…»

Вот и у ребят планы страшной мести пошли прахом по столь жепростой и изящной причине. В день «Икс» замдиректора по общим вопросам простоне явился на службу.

На самом деле ночью с ним произошло кое-что существеннохуже, чем всё спланированное заговорщиками. Но тот, кто это проделал, никого освоих планах не предупреждал.

Был поздний вечер предыдущего дня…

Андрей Александрович Кадлец отдыхал от трудов праведных,сидя в кресле перед телевизором у себя дома и ожидая сытного ужина (супруга накухне доводила до кондиции корейку с картошкой и луком), и было ему глубокообидно за родную державу. Почему обидно? А почему шведская чугунная латка дляприготовления тушёных продуктов извлекается из нарядной коробочки и хрустящейбумажки вся благородно-бархатно-чёрная и полностью готовая к наполнениюделикатесами и загрузке в духовку? Тогда как отечественный чугунок равногообъёма и веса весь выпачкан солидолом и стоит в углу захудалого хозяйственногомагазина, там, где печное литьё, кочерги и совки, стоит грязновато-ржавоватый инеприглядный, но зато снабжается инструкцией из двенадцати пунктов?.. «Передпервым использованием изделие тщательно вымыть… Прокалить с солью в течение 40минут… Смазать растительным маслом и прокалить ещё раз… При появлении ржавчиныдва предыдущих пункта следует повторить…»

Потому что потому. Корейка, которую готовила жена, былафранцузского происхождения. Латка, естественно, шведского. Картофель –голландского, ибо мыслимо ли у нас в сентябре месяце раздобыть хорошегосвоего?.. Телевизор перед Андреем Александровичем был японский. На суперплоскомэкране сновали по изумрудному полю яркие фигурки футболистов. Лучшихспортсменов гигантской России разделывала под орех сборная крохотного – накарте без лупы не найдёшь – Люксембурга.

Вот и было Андрею Александровичу обидно, горько и больно зародную державу. Тем не менее запахи из кухни доносились умопомрачительные.Наконец замдиректора по общим вопросам не выдержал, покинул обжитое кресло идвинулся в сторону кухни с намерением поинтересоваться, когда же наконец ужин.