– Ты вообще откуда такой взялся, дружище? Ты серьезно думаешь, что я – про войну – буду писать стихи?

– А что такого? – Антара начал закипать не хуже воды в котелке.

Похлебка, кстати, остывала, затягиваясь льдинками жира.

– Война – это мерзкая, отвратительная, причиняющая боль вещь, и вспоминать ее в стихах совершенно необязательно, – отчеканил Рами. – Как у вас говорят? Зеленый финик – не сладкий? Вот и с войной так, Антара. Нечего про нее в стихах писать. Тем более хвалебных. А ты всякую чушь бейт за бейтом городишь, потому что бой только издалека видел. Нет в нем ничего завораживающего взгляд поэта, Антара, это я тебе точно говорю.

Но юноша уперся:

– В жизни не поверю, что ты ни строчки про войну не написал.

– Хорошо, – сдался сумеречник. – Есть у меня стихи. Но не про войну. Про тех, кто воюет, скорее.

– Вот и почитай, – мстительно сощурился Антара.

– Ну вот это вот как бы вот так вот можно на ваш язык перепереть, – пробормотал Рами.

И прочитал:

Тридцать бойцов – изогнутая дружина,

да сотня в доспехе. Да ночь туга, как пружина.

Хлопнет, откидываясь, блеклая парусина —

и снова тихо. Затаились цикады.

Или кто тут вместо выводит рулады,

передавленные – припахивают мокрой псиной.

Здесь понравиться может только отсутствие фальши.

Этот фарсах тарантул обходит подальше.

Незачем думать – кто всматривался раньше

и почему перестал, по каким причинам,

в эти ночи, приличествующие мужчинам,

примерно так же, как похотливый банщик.

Но увиденным не поделиться. В пыли и прахе,

в чёрном зрачке, упраздняющем прошлые страхи,

в высокомерном бденье кружащейся птахи —

мы одиноки, хоть локоть не гол…[23]

– Рами, – строго прервал его Антара.

– Да? – Сумеречник смотрел как-то очень понимающе.

– Это вообще не стихи. Это белиберда какая-то. К тому же занудная.

– Ну вот видишь, – просиял Рами. – Я ж тебе говорил – война! Что в ней прекрасного?

– Тьфу на тебя, полоумного, – в сердцах отмахнулся бедуин. – Давай есть, что ли, а то в комок слипнется и в котелке, и в брюхе.

Рами заглянул в остывшее варево и поморщился. Антара пожал плечами и принялся зачерпывать из котелка горстями. Сумеречник что-то пробормотал по-своему, прежде чем к нему присоединиться.

– Чего?.. – промычал Антара, тщась разжевать не до конца разварившийся комок.

Задержавшись со скользким шариком муки в руке, Рами улыбнулся:

– Мне всегда казалось, что финал удачный.

– Ну?..

– «…На том – спасибо. И за то, что ночь проплыла бесшумно, как рыба. Я стою на камнях, как прочерк между горами».

– Такое же говно, как и начало, – отрезал Антара.

И сосредоточился на еде.

Рами улыбнулся и облизнул испачканный в жирной жиже палец.

* * *

– …Рами! Рами!!! Просыпайся!..

Антара протянул руку к спящему – и тут же рухнул на спину от удара в грудь.

Продышавшись, он разинул рот и выдавил:

– Ты чего-ооо…

Сумеречник, моргая, завис над ним и, кашлянув, тихо сказал:

– Больше не буди меня так, Антара. Руки не тяни, не трогай и вообще не подходи близко. А то убью ненароком.

– Чего-ооо…

– Д-дурак… – Рами говорил, как плевался. – Воином он хочет быть… Днем смотри, чтоб твоя тень на спящего воина не падала – а то проткнут, дурачина, балбес, поэт недоделанный…

– Рами, заткнись! – обретя полное дыхание, гаркнул Антара. – На нас напали!

Снаружи, словно в подтверждение его слов, донеслись ржание и меканье.

Кобыла госпожи Афаф зазвенела ножными путами и трубно фыркнула, беспокоясь.

Послышались крики. Следом прорезался испуганный рев верблюда.

Рами вскинул уши:

– Что случилось?

– Напали на нас, что! Набег! Кайсы скотину угоняют!

Снаружи действительно орали, мекали и ревели.

И вдруг – жуткий, пронзительный женский визг. И отчаянный вопль:

– Убиии-ииили-ииии!!..

Рами резко обернулся к выходу из шатра. За откинутым пологом метались в рассветном сумраке тени. Женщина снова заголосила:

– Убили! Обоих убили! Ааааааа!..

– Ничего себе… – ошалело пробормотал Антара.

Кричала старая Хайфа. К ее воплям присоединились другие женщины – пронзительный вой поднимался к небесам.

– Мой Джабир! Джабир! Ааааа! Сынок! Они убили Давада, аааааа!

– Ого… – чувствуя, как от нездешнего страха мерзнет спина, пробормотал Антара.

Убивать во время набега не полагалось. Угонять скот – сколько угодно. Ну женщину украсть – обычно крали рабынь, чтобы не возиться потом с семьей приглянувшейся бабы, за девственницу могли запросить выкупом верблюда, а то и двух. А за рабыню взыскивали вдвое меньше, к тому же ее потом можно было продать. Но убивать свободных мужчин – нет, такого не делали. Ну разве что по дури или без умысла, в темноте дал палкой по башке, а башка треснула, но это редко случалось…

– Пойдем, – совершенно спокойным голосом сказал сумеречник.

Антара резко обернулся. Рами уже стоял – с луком наготове и пробовал пальцем тетиву. Золотистая кобыла тревожно била копытом. Над копытом дрыгался и звенел цепью толстый железный браслет: аль-Хану, как самое ценное, пристегивали короткими металлическими путами к колышку с кольцом, на крепкий замок. Ключ от замка носила при себе Афаф – днем. Ночью она пихала его под подушку.

Кивая тонкокостной мордой, золотистая красавица перебирала длинными ногами и встряхивала гривой.

– Тихо-тихо-тихо… – улыбнулся ей Рами и похлопал между широких черных ноздрей. – Мы скоро вернемся.

И скользнул в крики и полусвет за пологом.

Подхватив копье, Антара высунулся наружу – оглядеться. И тут же заорал – на них наметом шли два всадника. С мечами – мечами! откуда у кайсов мечи?! – наголо! Разинув рот, Антара таращился на стремительно растущие фигуры в развевающихся бурнусах. Сквозь пыль и мельтешение он ясно видел – метнулась и упала, как сломавшись, женская фигура. Только рукава абайи взмахнули. У уха цвиркнуло – стрела.

Правый конник широко размахнулся клинком – прямо над головой ломающей руки тени в бьющемся на ветру покрывале: