Стычка с врагами – удел смельчаков с богатырской душою,

Лишь малодушные в страхе бегут, не владея собой.

Честно свой хлеб добываю всегда, и, пока не добуду,

Голод готов я сносить и невзгоды, мириться с нуждой.

Всадники знают, как верный мой меч неприятеля косит,

В страхе враги, когда меч мой сверкает над их головой.

Не обгонял я ни разу собратьев, охваченных страхом,

И отступаю один из последних пред вражьей стеной.

Видел я гибель, со мною она с глазу на глаз осталась.

Солнце всходило, и мирный рассвет обернулся войной.

Молвил я смерти: «Глоток мой последний, увы, неизбежен,

Рано ли, поздно – к тебе мы приходим, как на водопой.

Зря ты грозишься, я знаю и сам, что тебя не избегнуть,

Нынче ли, нет – все равно уготован мне вечный покой».

Сам становлюсь я пособником смерти, когда чужеземцы

Древнюю землю мою осаждают несметной ордой…[21]

– Рукоблудие, – холодно прервал его Рами.

– Что?!..

– Рукоблудие. Про нужду и голод сказано со знанием дела, а войну ты упоминаешь зря. Ты хоть раз был в бою?

– Да я…

– В настоящем бою, Антара. Ты убил – сам – хоть раз в жизни?

Парень надул толстые розовые губы зинджа.

– Какие чужеземцы? Какие орды? Ты хоть знаешь, о чем пишешь?

– О карматах!

– Ты их видел?

Антара надулся еще сильнее. Но вдруг нашелся:

– Да я в битве у Аджи стрелы подносил!

– Ах, битва у Аджи-и-ии… – издевательски протянул сумеречник. – И сколько оборванцев насчитывало ваше славное войско? Десятка три могучих всадников верхом на облезлых верблюдах, да?

Антара взмахнул рукой так, что чуть не опрокинул котелок:

– Какая разница, сколько?!

И вскочил:

– Я хочу быть воином! Я уйду в фарисы!

– И что? Думаешь, Убай отдаст за тебя дочку?

– Я… да я…

– Наворуешь скотины?

– А почему бы нет!

– Твою Аблу сватают за купца из Дживы. Три тощих угнанных тобой верблюда не решат дела, – отрезал Рами. – Лучше займись рукоблудием.

– Да с чего ты взял?..

– Рукоблудие твое написано у тебя на лице, Антара, – наставительно сообщил сумеречник. – Равно как и то, что ты безобиден, как цыпленок. Какой из тебя фарис, юноша, не смеши меня…

Юноша закусил широкую розовую губу и отвернулся. Черный высокий лоб – ашшаритской, равно как и нос, лепки – наморщился.

– Ну ладно, – примирительно проворчал Рами. – Прости. Я хотел сказать, что не понимаю: чего тебе надо?

– Тебе не понять, – важно откликнулся юнец, величественно запахиваясь в рваный плащ.

Рами вылез из-под теплой абы и сел, зябко кутаясь.

– Нет, правда? Твой отец в тебе души не чает. Разве нет?..

– Сыну чернокожей шейхом не бывать, – пробормотал Антара, щурясь на яркие угли.

Рами фыркнул, зачерпнул горстью из мешочка и бросил в котелок высушенные комочки верблюжьего молока. Курут стали расходиться в кипятке остро пахнущим желтоватым месивом. По поверхности поплыли жирные масляные круги.

Антара, принюхиваясь, против воли сглотнул слюну.

– А оно тебе надо, шейхом быть? – безжалостно продолжил Рами. – Посмотри на своего отца – он не знает, куда сбыть бремя власти. Знал бы на кого – скинул бы…

– Ну… – все еще хмурясь, протянул Антара. – Тебе легко говорить, ты вообще хали – у тебя ни рода ни племени…

– Ааа… – беззлобно отмахнулся сумеречник. – Как скажешь. Кстати, вот про Аблу у тебя последние стихи ничего вышли.

– Это которые? – тут же приободрился Антара.

– Которые про голубку.

– У меня все про голубку, – мрачно уперся парень.

Сумеречник пожал плечами и прочитал:

Погляди на меня, каждый вздох мой, как пламя.

Приближаться не надо – сгоришь ненароком.

Улетай же! Быть может, ты встретишь в Хиджазе

Караван кочевой на просторе широком.

Он увозит красавицу, льющую слезы,

Погруженную в думы о доме далеком.

Заклинаю тебя, если встретишь ты Аблу,

Погрусти, помяни обо мне, одиноком:

«Он рыдал на лугу. Только слезы иссякли,

И глаза исходили кровавым потоком».[22]

Закончив декламировать, Рами выжидательно покосился на собеседника.

Антара, тщательно скрывая прущее наружу тщеславие, сурово мешал в котелке палкой.

– Все, готово.

И блаженно принюхался. Потом, правда, вздохнул:

– Жалко, лепешки нет…

– Еще лепешки тебе, – фыркнул сумеречник.

– Ну хорошо, – не выдержал юноша. – А как тебе это:

Меткий лучник из бану суаль

Край бурнуса откинет, бывало,

Лук упругий натянет, и вмиг

Тетива, как струна, застонала.

Сколько раз он в засаде следил…

– Антара, – устало прервал его сумеречник. – Не прибавляй к рукоблудию ложь. Эти стихи написал Имруулькайс.

– Тьфу на тебя! – обиделся бедуин.

– Все-таки вы ворюги, все, поголовно, – покачал головой Рами. – Ворюги и ходячие зеббы, только ими и думаете.

Антара довольно заржал. И, утерев глаза рукавом, заметил:

– А что такого? Я ж мужчина!

Сумеречник только дернул плечом.

– Ну ладно, – бедуин яростно зачесал в волосах. – Ну хорошо. Вот ты у нас воин, да?

– Я хали, – усмехнулся сумеречник. – Которого племя держит у себя из милости.

– Неважно, – отмахнулся Антара. – Ты ведь воевал, так?

Рами пожал плечами: и что с того?

– Ну так прочитай мне свои стихи. Про войну.

Сумеречник долго смотрел на него – и Антара понял, что сейчас Рами скажет. У Стрелка была такая привычка: посмотреть-посмотреть, то ли как на страуса, то ли как на какашку, и спросить гадким голосом что-нибудь эдакое, с подначкой и приподвывертом.

– Антара, я не понял.

Ну точно, сейчас с пометом смешает.

Сумеречник продолжил: