Я солгал.

— Да, — кивнул я.

— Тогда ты знаешь, — вздохнул он.

— Я только знаю ее точку зрения. И, насколько я понимаю, это не всегда правда. Я хочу, чтобы ты рассказал мне то, что знаешь.

Две собаки спустились вниз по деревянной лестнице и свернулись на диване рядом с ним. У них вокруг шеи были завязаны голубые нейлоновые веревки, слово ошейники. Ракшас сидел, подложив под себя ноги и поглаживая веки. Он был похож на старика. Желтая лампа над его головой казалась более тусклой, чем когда я вошел.

— Они оба отправились в Агру для этого. Госпожа не хотела скандала, и отец заставил мою мать позаботиться об этом. Там они прожили четыре месяца, оставаясь в миссии. Мой отец хотел привезти ребенка, но она была непреклонна, Катерина чувствовала, что это разрушит ее положение здесь, и она боялась потерять моего отца в любом споре. Они так мучили дpyг друга, что, я думаю, им не хотелось, чтобы что-нибудь вставало между ними.

— Ты хочешь сказать, что она жива?

Он резко поднял глаза.

— С чего ты взял? Что она написала?

— Прости, — сказал я. — Продолжай.

— Они оставили ее в миссии вместе с деньгами. Мой отец говорил, что она была такой же смуглой, как он, но у нее было светлые глаза матери. Ей был один месяц, когда они уехали. Сестры убедили их, что им не о чем беспокоиться. О ней будут хорошо заботиться. Для нее найдут дом. Если это будет возможно, в Англии или Америке. Я не думаю, что они когда-нибудь говорили о ней снова. Их обоих тяготила вина. Они знали, что совершили ужасную вещь.

Ракшас замолчал и посмотрел мимо меня на стену. Глядя на него, можно было понять, каким красивым мужчиной был его отец. Крупное лицо, сильный нос, крепкий подбородок. Ребенком я видел таких крестьян в Салимгархе. Это была не просто внешность. Что-то в осанке, выражении лица выдавало его огромное достоинство. Я был убежден, что благородство присуще только тем, кто работает на земле. Я чувствовал, что это имеет отношение к тяжелому труду: нужно отдаться капризам погоды, найти гармонию с животными, растениями и землей, жить с сознанием того, что, когда все идет плохо, нужно просто вернуться, копать, пахать и снова все сеять.

Не было способа ускорить дело для тех, кто обрабатывал землю. Нет машин, которых можно подгонять, дел, которые можно закончить быстро, доходных предприятий, которые можно присвоить, нет богов, которых можно украсть. С огромными усилиями ты отдаешь все земле, и она в свое время возвращает тебе. Нужно считать это главным принципом жизни. Сначала давать, потом ждать. И стойко принимать все, что бы ни возвращалось. Нет министерства погоды, куда можно направить жалобы. Нет начальника, чтобы попросить хороший урожай. Есть только утро следующего дня, плуг и земля.

Фермеры — фаталисты, которые усердно работают каждый день.

Есть немного вещей, которые благородней этого дела.

Казалось, Ракшас витает в мечтах. Его глаза выглядели усталыми. Я ждал.

Не глядя на меня, он сказал очень тихо:

— Моему отцу обычно снились ужасные сны о дочке. В них она была ребенком и падала в ревущую реку, прося его о помощи, протягивая свою маленькую руку, и он наклонялся с лодки, отчаянно пытаясь дотянуться до нее. Гадж Сингх мог только коснуться кончиков ее пальцев, и они тоже ускользали. Он видел, как ее огромные глаза умоляют спасти ее. Отец кричал ей, что приедет, что вернется, чтобы спасти ее; в отчаянии он, наконец, прыгал в воду, стараясь найти ее, но она исчезала, тонула без следа. И не имело значения, как глубоко он нырял или как сильно пытался, он нигде не мог найти ее. Гадж Сингх обычно говорил: «Если бы я мог спасти ее только однажды во сне, я уверен, что нашел бы ее снова в реальной жизни».

―Он когда-нибудь пытался это сделать? — поинтересовался я.

— Только ближе к концу. У них был договор: никогда об этом не говорить. Они знали, что это может разделить их. Отец винил ее в этом, и, возможно, она винила его. Но в последние годы госпожа начала сходить с ума по ней. Она послала моего отца в Агру, чтобы найти ее. Но было слишком поздно. Все изменилось. И старые монашки умерли или уехали. А новые говорили, что это было против правил — сообщать им такую информацию. Гадж Сингх вернулся через неделю. Катерина впала в глубокую депрессию.

— Так кто убил ее?

— Они убили ее. Я говорил тебе, что это они сделали. Негодяи из низшей касты медленно травили бедную доверчивую женщину. Из-за ее дома, платьев, денег. Десять зерен каждый день.

Десять зерен каждый день, пока она медленно нe сошла с ума. И затем однажды сто зерен сразу.

К тому времени, как я добрался до дома, было уже больше двух часов ночи, и луна опустилась за горизонт. Дхаба была закрыта, по дороге назад не было ни единого проблеска света. Даже жужжание и шум в кустах стихли. Я открыл переднюю дверь, медленно заскрипев ею — так, как меня впервые научил Стефен, — и на цыпочках поднялся вверх по лестнице. Даже сильный удар не смог бы разбудить Пракаша. Багира пошла за мной и легла под моей кроватью.

Ночью мне приснилось, как девочка (я не мог сказать, кто она) упала в воду, когда мы сплавлялись по реке, и тонула. В отчаянии я сделал все, чтобы спасти ее, даже прыгнул в воду, но я потерял ее. Я держался на краю плота, выкрикивая се имя: «Фиизз!» — когда Пракаш разбудил меня и сказал, что ко мне пришли.

Я думал, что уже поздно, но было только шесть часов утра — светло и холодно, и солнце еще не перешло через первые горные вершины. Я спустился на переднюю веранду, где Пракаш сидел на ступеньке и жевал лист. Белощекие бульбули носились стрелой в кустах. Свистящий дрозд пил из лужи рядом с цистерной, распушив перья от удовольствия. Ракшас побрился, подчеркнув свои большие пушистые усы. Он не выглядел моложе, чем несколько часов назад, но был меньше похож на привидение.

Ракшас засунул свою правую руку в карман и вытащил кусок бумаги. Она была старой и потемневшей, кусок неправильной формы, вырванный из какой-то записной книжки. Я развернул сильно потертые сгибы. Там было написано три выцветших слова. «Грэмерси. Нью-Йорк».

— Вот, — сказал он. — Это все, что монашки дали ему.

Из-под своего обрубка он вытащил тугой свиток пергамента, перетянутый горчичной лентой. Я открыл его. Там были четыре красивые миниатюры: линии были прекрасные, а цвета невероятно радужные.

Она оставила это ей.

Единственный и всемогущий бог, будь милостив. Будь милостив.

Поза летающей черепахи сзади.

Фаллос случая в дыре истории.

Меньше чем через два месяца я сидел на втором этаже отеля на углу Седьмой авеню и Пятьдесят пятой стрит в Манхэттене, глядя вниз на самых могущественных людей в мире, которые скупали все, что им попадалось на пути, до самой смерти.

Я покинул Дели через два часа, после того как развернул миниатюры. Я попросил Ракшаса снова жить и работать в поместье и оставил ему на попечение Пракаша и дом. Мне потребовалось шесть недель, чтобы сделать визу. Я никогда не ездил за границу, но мы с Физз однажды в порыве желания пережить грандиозное приключение получили паспорта. Это было легко — сомнительных дел мастер Мишраджи в газете сделал их, даже не входя в правительственный офис. Но теперь не было Мишраджи, журналистского удостоверения, только формы, туристические агенты и взятки.