После того как я просыпался, мне требовалось много времени, чтобы понять, где я нахожусь.

Поиски шли плохо. Большинство людей старались быть вежливыми, но были ошарашены моими расспросами, которые в конце концов начинали их раздражать. Нет, в их семьях никого не удочеряли. Нет, они не имеют никакого отношения к Индии. Нет, в их доме нет семидесятипятилетней женщины с темной кожей и светлыми глазами. На самом деле, это значило: «Вы не хотите отвалить и позвонить в другой день, когда никого не будет дома?»

День за днем, неделя за неделей, списки и имена заканчивались, и вскоре с булочками и молоком я начал брать бутылки «Джека Дэниелса». Бурбон помогал мне с моими задними зубами, которые начали болеть, следуя какому-то циклу из двенадцати и тридцати шести часов. Двенадцать часов боли, затем тридцать шесть часов покоя.

Я пил и звонил, пил и звонил. Когда я смотрел вниз со второго этажа «Веллингтон отеля», улица была переполнена продавцами и простофилями. Японцы, жители Восточной Европы, Южной Азии — всех охватывала гордость, что они находятся в центре мира. Даже в полночь шум не прекращался, словно треск насекомых в кустах дома, и порой, когда я просыпался в три часа ночи, внизу все еще было оживленно. Кто-то кого-то звал, прохожих становилось меньше, последние весельчаки находили путь домой.

По утрам в воскресенье улица превращалась в базар. Господин играл с рабом. Бедная фантазия богача. Это было похоже на мое детство в городах Уттар-Прадеша только с большим шиком. На улицах были выставлены палатки и киоски. Запах горячего кебаба и холодного щербета наполнял воздух. Торговцы продавали одежду, сумки, предметы нижнего белья, буддийские гончарные изделия, восточные товары, душевную музыку и, конечно, новые достижения техники. Я прошелся по этому базару однажды, в первое воскресенье; затем я просто сидел на подоконнике и наблюдал за происходящим внизу.

Только на пятой неделе мне в голову пришло волшебное слово. Мягко выплыло из моря бурбона.

Я сидел ночью у окна, наблюдая за людьми, гуляющими по Таймс Сквэр и обратно — в середине моего болезненною цикла, когда увидел кровать — не двойную, не односпальную, мою кровать из дома на холмах, и меня осенило.

Я закричал от внезапной догадки и ударил по воздуху.

Через несколько минут я спустился на улицу, попал в водоворот толпы и почувствовал необъяснимую легкость. Я сел в небольшом ресторанчике и взял себе большую порцию «Лафроига» и чашку горячей пасты. Вокруг горели неоновые вывески и двигались люди. После многолетнего перерыва я понял, что замечаю женщин — худых и полных, захвативших улицу, одетых в тугую облегающую одежду, выставляющих свою женскую плоть, которую я долгое время видел в моих галлюцинациях по ночам.

Я проснулся на следующее утро возбужденным. Я позвонил и сказал магическое слово; внезапно стало намного легче. Через три дня низкий нерешительный голос ответил. Я попытлся рассказать мою историю, объяснить, почему я хочу приехать. Но голос было трудно понять, и он был слишком осторожным, чтобы пригласить меня домой. Я перезвонил три часа спустя, держа у трубки носовой платок, и сообщил, изобразив акцент, что у меня есть важное послание для этого человека.

Я проверил адрес у стойки отеля и ранним вечером, избегая метро, прыгнул в такси и направился в Гарлем. Я представлял себе трущобы, изнасилование на обочине, как людям перерезают горло при свете дня. Стояла жара. Но не случилось ничего похожего на чепуху из фильма Честера Хаймса. Конечно, это не был Гранд Каньон тщеславия, но я смотрел на Гарлем, как на колонии в Дели. Вдоль дороги выстроились большие магазины. Здания выглядели надежными. В одном месте мы проехали мимо батальона поднимающихся джеллаб, и если бы люди в них были не в черной форме, можно было бы представить, что ты находишься в арабском городе.

У дома, перед которым мы остановились, был фасад из обожженного кирпича темно-коричневого цвета. Это была большая квадратная коробка, с неустойчивыми железными балконами и лестницами, обступившими здание. Казалось, что этот дом был в худшем состоянии, чем другие здания вокруг. Внутри холл был слабо освещен, и пахло мусором. Воздух был затхлым, вдоль стены лежали завязанные мешки с мусором. Я решил не пользоваться лифтом: кабинка была с закрывающейся дверью и выглядела ненадежной.

В первом пролете лестницы кто-то небрежно написал: «Иисус придет, как и мы все! — Ниже была еще одна надпись: «Все ради удовольствия веселого белого народа! Веселого белого народа!»

Лестница была широкой, но испорченной. Половик выглядел поношенным, в перилах отсутствовало несколько кусков. В некоторых местах даже стальные петли, поддерживающие их, висели просто так, Мне нужно было подняться на третий этаж, и на лестничной площадке каждого этажа я смотрел в коридор, чтобы разглядеть номера комнат вдоль стены. Повсюду лежали завязанные мешки с мусором. Или порядок сборки мусора был неправильным, или жильцы выставляли свой мусор, как только мешок наполнялся. Я искал комнату 314. Когда я проходил по коридору, то мог слышать звуки и голоса, доносившееся сквозь тонкие стены.

Это была вторая дверь с конца по левую сторону, и снаружи не было никакой таблички или надписи, по которой можно было определить ее жильцов. Я тихо постучал. Затем громче. Кто-то заскрипел крышкой глазка. Я старался выглядеть как можно более безобидно.

— Джоша нет дома, приходите позже, — нерешительно сказал чей-то голос.

— У меня есть пакет для вас, — улыбнулся я и показал свиток.

— Для кого? — спросил голос.

— Для Гетии Гремэрси, — ответил я.

Дверь приоткрылась на цепочке всего на несколько дюймов Женщина была старой, седоволосой, темнокожей и светлоглазой. Она была одета в какое-то платье кремового цвета с пятнами от еды; в комнате стоял спертый воздух.

— Могу я войти на минутку? — поинтересовался я.

Она задумалась, осматривая меня сверху вниз; затем женщина шумно справилась с цепочкой и открыла дверь. С первого взгляда я понял, что у нее ничего нет, что можно было бы украсть. Нужно быть нищим, чтобы напасть на такой дом.

Я сел на первый попавшийся стул.

— Я приехал из Индии, — сообщил я.

Она выглядела совершенно озадаченной.

— Мне нужно кое-что передать вам, — сказал я.

Женщина просто кивнула, рассеянно глядя на меня.

— Вы знаете, где вы родились? — спросил я.

— В Филадельфии, — ответила она.

Я осмотрелся. Комната была старой. Из софы, стоящей у стены, вылезла набивка. Она, очевидно, использовалась в качестве постели: с одной стороны лежала подушка. В дальнем углу тихо шипел телевизор. Мужчина, участвуя в каком-то ток-шоу, привлекал внимание студии дикими взмахами руки. В комнате был фальшивый камин — без претензий, простой и фальшивый, и на нем стояла ваза с грязно-красными тряпичными розами. На стене вверху висела икона, изображающая Христа на кресте, от нее откололась краска. Прямо позади комнаты я мог заметить маленький альков, стены которого были увешаны поношенной одеждой. Обои с маленькими пурпурными цветочками повсюду облезали. В воздухе стоял запах протухших продуктов.