Вандам в 10-х годах уже ХХ века очень точно сказал и о Русской Америке, и об упущенных Россией перспективах на Тихом океане. Аттестовывая Баранова как «гиганта», он писал:

«С уходом этого великого человека кончился героический период русской деятельности на Тихом океане и русские, выдвинувшись за море с такою же смелостью, с какою выдвигались в своё время голландцы, испанцы и французы, подобно им же должны были отступить перед англосаксами».

Вандам вспоминал и о Шелихове:

«Выработанный им для борьбы с иностранцами план заключался в следующем: объединении всех русских промышленников в одну могущественную компанию; распространить русские владения на никому не принадлежавшем северо-западном берегу Америки от Берингова пролива до испанской Калифорнии; установить торговые отношения с Манилой, Кантоном, Бостоном и Нью-Йорком. Поставив, наконец, все эти предприятия под защиту правительства, устроить на Гавайских островах арсенал и станцию для русского флота, который, защищая русские интересы и имея обширную и разностороннюю практику на Тихом океане, мог бы выработаться в первый в мире флот».

Здесь можно было бы дополнительно отметить, что примерно так смотрел на проблему и Павел, но Шелихов пришёл к таким идеям первым — по сути, абсолютно первым! Его идейным преемником стал Резанов, но грандиозность замыслов Шелихова и Резанова не вдохновила даже Александра I, а уж Николай I и подавно в таком масштабе не мыслил. Николай был, пожалуй, по-своему большим патриотом, чем его старший брат, но был ещё более плохим геополитиком, чем он.

Вандам же в своём мнении о том, что лишь Тихий океан мог дать России первый в мире флот, был абсолютно прав! После выхода России на её естественные западные морские рубежи — на берега Балтики, Балтийский флот серьёзных стратегических задач иметь не мог. Береговые батареи островов Эзель и Даго, форты Кронштадта — вот что охраняло теперь покой России на Балтике.

На Чёрном море флот был заперт проливами, и все успехи России по её выходу на кавказские рубежи обеспечивались, по сути, действиями на суше. А Севастополь становился мощным оборонительным (но — не более того!) и охранительным черноморским бастионом.

Северные моря в военном флоте не нуждались — там надо было развивать ледокольный и торговый флот.

А вот на Дальнем Востоке первоклассных перспектив у России к первой трети позапрошлого века без первоклассного флота быть не могло. И уже простой своевременной переброской десятка-двух военных русских кораблей с Балтики и Чёрного моря с выходом их в зону Форт-Росса Россия необратимо изменяла бы ситуацию в русской зоне Тихого океана в свою пользу.

Пара караванов транспортных судов с удельными (государственными) крестьянами-поселенцами и всем необходимым для обустройства в Калифорнии довершала бы начатое и обеспечивала проекту продовольственную и экономическую базу. Упустив Гавайи, России в начале 1830-х годов было ещё не поздно отыграться в Калифорнии! Реальность же дала иное…

Говоря об этом, Вандам упомянул, естественно, и об Указе 4 сентября 1821 года, и о доктрине Монро: «…маленькие, только что выглянувшие на свет С.-А. Соединённые Штаты устами президента Монро громко объявили всему миру, что на открытый испанцами, французами и русскими американский материк они смотрят как на свою собственность...».

Далее Вандам не совсем точно фактически — соединяя две конвенции в одну, что само по себе характерно, но абсолютно точно в системном отношении, — описывал ситуацию с «англосаксонскими» Конвенциями 1824 и 1825 годов:

«Англосаксы обоих государств, ещё далеко не дошедшие с востока до Скалистых гор, от хребта которых на запад начиналась уже русская земля, потребовали от России разграничения владений.

Результатом возникших переговоров явилась чрезвычайно важная конвенция, подписанная в один и тот же день, 16 февраля 1825 г., и с Англией, и с С.-А. Соединенными Штатами. По этой конвенции, заключённой с одной державой, Россия отнесла свою границу на запад от Скалистых гор до 142° гринвичской долготы. Северная половина уступленного нами пространства была отдана Англией Гудзонбайской компании, из которой же образована была так называемая Британская Колумбия. Разграничение с С.-А. Соединёнными Штатами состояло в простом отказе с нашей стороны от принадлежавших нам земель, составляющих ныне богатейшие северо-западные штаты Вашингтон и Орегон. В общем, по конвенции 16 февраля 1825 года из наших владений на материке Америки за нами осталась лишь одна треть, известная под именем Аляски, а две трети отданы были англосаксам без всякого вознаграждения с их стороны».

Так аналитик русского Генерального штаба генерал-майор Вандам описал в 1912 году те события, о которых уже было рассказано.

А вот как он описывал последующее:

«После уступки этих земель, девственные леса которых изобиловали пушным зверем, а прибрежные воды морским бобром и котиком, — весьма прибыльная меховая торговля, находившаяся до тех пор на всех меховых рынках почти исключительно в русских руках, начала переходить теперь к англичанам и американцам; подрезанная в самом корне сужением её промыслового района, Российско-американская компания принуждена была упразднять понемногу свои фактории и сокращать судоходство, а Россия — отходить на ту базу, откуда Беринг начал свои исследования Тихого океана, т. е. на Камчатку»…

Относительно абсолютной русской монополии на мировом меховом рынке Вандам тоже поднапутал, но самые ценные меха шли на мировой рынок действительно из русских колоний, даже если поставлялись браконьерами-англосаксами. Но в целом всё было сказано верно: Русская Америка уже к началу 1830-х годов начинала хиреть…

1 марта 1827 года от дел окончательно удалился Михаил Матвеевич Булдаков — четвёртая фигура в истории РАК после Шелихова, Резанова и Баранова. Последние годы он прибаливал, частенько отлучался в своё имение в родной Великий Устюг, но поста в РАК не оставлял по просьбе акционеров. Теперь же он ушёл, через три года скончавшись на родине пятидесяти четырёх лет от роду.

А В РУССКОЙ политической жизни всё более утверждался Карл-Роберт Нессельроде.

Автор популярной, но крайне поверхностной биографии Николая I — лауреат Гонкуровской премии Анри Труайя в 2000 году разглагольствовал насчёт того, что, мол, из поколения в поколение российские государи пытались средствами войны и дипломатии получить доступ к морским путям через Балтийское и Чёрное моря и что эта экспансия, которая, мол, нужна как воздух огромной стране, «лишённой естественных границ», сопровождалась соображениями о величии России. А далее напрочь отрицающий у России естественные границы француз утверждал, что «яростный»-де «патриот» Николай смотрел на будущее мира через призму России. Увы, на деле Николай всё чаще смотрел на будущее России через очки Нессельроде.

И тот же Труайя сообщает о российском министре иностранных дел, что он, сын немецкого католика из Вестфалии и еврейки, перешедшей в протестантизм, был-де «до конца предан своей новой отчизне».

Наглы всё же европейские щелкопёры! Нессельроде был предан Меттерниху и прочей тогдашней европейской элитарной шушере, но он не был предан даже Николаю. А уж преданность России? Если и были Нессельроде и Россия связаны каким-то словом с корнем «пред», то это было слово не «преданность», а «предательство»!