Узы, связывавшие Аша с Зарином, были достаточно крепкими, чтобы выдержать практически любое воздействие – кроме удара этого меча. Хотя на одном уровне они оставались друзьями и братьями, на другом, более глубоком, они были традиционными врагами: правоверным – последователем Пророка – и неверным, в истреблении подобных которому состоит предназначение правоверного. Ибо в Коране написано: «Убивай тех, кто поклоняется богам, отличным от Бога, повсюду, где найдешь их; осаждай их, устраивай на них всякого рода засады».

Зарин, конечно, знал, что Ашу в целях безопасности и ради маскировки приходилось соблюдать все ритуалы мусульманской религии, но он ни разу не видел его за таким занятием. И вот сейчас, впервые увидев (причем тогда, когда необходимость в подобных действиях миновала), он узрел в происходящем лишь святотатство, а в Аше – неверного, глумящегося над истинным Богом.

«Странно, – подумал Аш, – почему я прежде не сознавал, что между мной и Зарином зияет такая же широкая пропасть, какая отделяет меня от всех кастовых индусов, и что ее я тоже никогда не смогу преодолеть?»

Он отвернулся со странным чувством утраты, потрясенный неожиданным открытием гораздо сильнее, чем мог себе представить. Казалось, земля у него под ногами вдруг разверзлась, и жемчужное утро исполнилось щемящей тоски и печали. Что-то очень дорогое ушло из его жизни и уже не вернется.

В тот переломный момент он устремился мыслями к Джули, как человек устремляется к горящему камину в холодной комнате, протягивая руки к спасительному теплу. И когда первые лучи солнца зажгли снега Сафедкоха, он произнес свою собственную молитву – ту самую, которую произносил, обращаясь лицом к Дур-Хайме во времена, когда Зарин-хан был блистательным юношей в Гулкоте, а сам он – ничтожным маленьким индусом в услужении у ювераджа: «Повсюду ты, но я тебе свершаю поклоненье здесь… Ты не нуждаешься в хвалах, но возношу тебе молитвы и хвалы…»

Он молился и о Джули тоже: чтобы с ней не приключилась никакая беда и чтобы он вернулся к ней живым и невредимым. И об Уолли и Зарине, и об упокоении души Уиграма Бэтти и всех погибших в горах у Фатехабада и в засаде позапрошлой ночью. На плоту не было ничего съестного, а потому он не мог совершить жертвоприношение – оно и к лучшему, холодно подумал Аш, а не то Зарин принял бы это действо за некий индусский ритуал и разозлился бы еще сильнее.

Зарин закончил свои молитвы, и после короткого отдыха Аш взялся за шест и оттолкнулся от берега. Когда взошло солнце и над рекой рассеялась пелена утреннего тумана, впереди показались стены Мични, сияющие золотом в ярких лучах. Вскоре они высадились на берег, купили еды и отправили в Мардан посыльного с запиской, в которой сообщали о своем скором прибытии и просили принять меры к тому, чтобы встретить плот в Ноушере и эскортировать тело майора Бэтти по суше в военный городок.

Проводив посыльного, они поели и двинулись дальше по реке: Аш вел неповоротливый плот со скорбным грузом по беспощадной июньской жаре, а Зарин спал мертвым сном человека, находящегося в крайней стадии изнеможения.

То был кошмарный день, хотя река плавно и быстро текла меж отлогих песчаных берегов по этой мирной местности. Солнце яростно било по голове и плечам, подобно докрасна раскаленному молоту, и с каждым часом исходящий от гроба смрад становился все сильнее и тошнотворнее. Но все когда-то кончается. С наступлением сумерек они достигли понтонного моста в Ноушере и увидели Уолли с эскортом кавалеристов из разведчиков, поджидающих на дороге, чтобы отвезти Уиграма домой в Мардан.

Не зная, что Аш находится на плоту, Уолли не узнал его в сумерках, а возможность поговорить представилась не скоро: поскольку состояние тела требовало немедленного перезахоронения, гроб спешно отвезли на дрогах к окраине Мардана, где переложили на лафет, и ночью при свете факелов состоялось погребение.

Только после того, как были прочитаны заупокойные молитвы, прозвучала вечерняя зоря и прогремели залпы над холмиком свежей земли, отмечавшим место последнего приюта Уиграма, а участники похорон вернулись в казармы, оставив маленькое кладбище в распоряжении лунного безмолвия и черных теней, Аш сумел увидеться с Уолли наедине.

Он надеялся сначала поговорить с командующим, но полковник Дженкинс принимал двух старших по званию офицеров пограничных войск, друзей Уиграма, приехавших из Рисалпура на похороны и оставшихся на ночь, поэтому разговор пришлось отложить до завтра, и Зарин тайно провел Аша в комнаты Уолли.

Уолли очень обрадовался другу, но, подавленный вторыми похоронами Уиграма, он пребывал не в самом лучшем расположении духа и не желал выслушивать доводы против отправки британской миссии в Афганистан, а тем более думать о том, чтобы отказаться от командования эскортом, если бы ему таковое предложили, чего еще не было сделано, во всяком случае официально. Пока это были только слухи, хотя, по словам Уолли, все сходились во мнении, что Каваньяри будет самым подходящим человеком на должность посланника, если и когда миссия отправится в Кабул.

– Полагаю, Каваньяри получил от вице-короля весьма прозрачный намек на такую возможность, поскольку он любезно сообщил мне, что если займет пост главы миссии, то попросит назначить меня военным атташе, командующим эскортом из разведчиков. А он вряд ли сказал бы такое, если бы не был вполне уверен в своем назначении на должность посланника. Тем не менее я не собираюсь считать цыплят раньше времени.

– Если в тебе есть хоть капля здравого смысла, – сказал Аш, – ты будешь молиться, чтобы эта затея сорвалась.

– Сорвалась? Что ты имеешь в виду, собственно говоря? – недоуменно осведомился Уолли.

– Когда покойный эмир, Шер Али, пытался втемяшить в головы наших хозяев и повелителей, что его народ будет недоволен британским присутствием в стране (да и любым иностранным присутствием, коли на то пошло), он указывал, что ни один эмир Афганистана не смог бы гарантировать безопасность иностранцев «даже в своей столице». Уолли, ты вообще читаешь что-нибудь, кроме поэзии?

– Не валяй дурака. Ты прекрасно знаешь, что читаю.

– Тогда ты наверняка читал исторический труд Кея о первой афганской войне и должен помнить сделанный автором вывод, который нужно написать огромными буквами над входом в военное министерство, а также в резиденцию вице-короля и штаб армии в Симле! Кей писал, что, несмотря на понесенные нами колоссальные человеческие и материальные потери, мы восстановили против себя весь афганский народ, хотя до того, как британская армия переправилась через Инд, имя Англии почиталось в Афганистане, поскольку ассоциировалось у людей с туманными легендами о славной миссии мистера Элфинстона, – но теперь у них остались лишь «горькие воспоминания о вторжении армии, опустошившей страну». Это верно и сегодня, Уолли. Вот почему затею с миссией нужно просто отменить. От нее необходимо отказаться.

– Этого не будет. Уже слишком поздно. Кроме того…

– Хорошо, тогда отложить на возможно более долгий срок, чтобы получить время сделать все возможное для установления действительно дружеских отношений с эмиром и его подданными. В первую очередь надо рассеять их опасения, что британцы намерены захватить Афганистан, как захватили Индию. Даже сейчас, в последнюю минуту, это еще можно сделать, если только убедить людей вроде Литтона, Колли и Каваньяри попробовать другой подход к делу: отложить дубинку и посмотреть, как подействует на афганцев сдержанность и доброжелательность. Но уверяю тебя, Уолли, если Каваньяри действительно собирается отправиться с этой несчастной миссией в Кабул, он не вернется оттуда живым. Как не вернешься ты и все, кто с ним поедет, поверь мне.