Он рассчитывал обернуться за неделю. Но, добравшись до Джелалабада, узнал, что полковник Дженкинс, по завершении военных действий снова принявший на себя командование корпусом, уже отбыл из города, как и Каваньяри, и генерал Сэм Браун, и Уолли, – после ратификации мирного договора в начале июня оккупационные войска начали уходить из Афганистана. Джелалабад надлежало очистить, и полки, еще стоявшие там, готовились сняться с места.

– Ты опоздал, – сказал Зарин. – Гамильтон-сахиб покинул город с передовым отрядом, а командующий-сахиб – несколькими днями раньше. Если все прошло гладко, они сейчас уже в Мардане.

– Значит, мне тоже надо в Мардан, – сказал Аш. – Если правда, что Каваньяри-сахиб собирается отправиться с британской миссией в Кабул с эскортом из разведчиков, значит, мне необходимо срочно увидеться с командующим-сахибом.

– Это правда, – подтвердил Зарин. – Но если ты послушаешься моего совета, то повернешь обратно. Продолжать путь – значит рисковать жизнью, а тебе нужно думать о жене. Все было замечательно, когда она находилась в Аттоке, под опекой моей тетушки, но что станется с ней сейчас, коли ты умрешь в дороге и она останется одна в Кабуле?

– Но ведь война закончилась, – сказал Аш.

– Так говорят, хотя у меня имеются сомнения на сей счет. Но есть вещи пострашнее войны – например, холера. Ты в своем Кабуле наверняка не слышал, что черная холера свирепствует в Пешаваре с такой силой, что, когда она достигла гарнизона, ангрези-войска спешно покинули военный городок и стали лагерем в шести милях от него. Но все без толку: на сей раз болезнь тяжелее всего поражает именно ангрези-логов и не многие из заразившихся выживают. Они мрут как мухи, а теперь холера подкатилась к перевалам, чтобы встретить нашу армию на обратном пути в Хинд. Похоже, покидая эту страну, мы потеряем больше людей, чем потеряли, захватывая ее. Я слышал, от холеры уже умерло столько народа, что вдоль всей дороги тянутся ряды могил.

– Я этого не знал, – медленно проговорил Аш.

– Теперь знаешь! Июнь всегда был неблагоприятным месяцем для походов, но здесь, где мало тени и воды, где жара и пыль страшнее, чем в пустынях Синда, ты словно в джехануме. Последуй моему совету, Ашок, и возвращайся к жене. Говорю тебе: дорога через Хайбер до такой степени запружена войсками, орудиями, транспортом и там столько больных и умирающих, что, даже если тебе повезет не заразиться холерой, ты все равно доберешься до Джамруда не раньше чем через несколько дней. Было бы скорее пройти пешком через горы, чем пытаться пробиться сквозь дикую давку, которая творится на всем пути отсюда до выхода из Хайберского ущелья. Если у тебя такое срочное дело к команду – ющему-сахибу, напиши письмо, и я возьмусь доставить его по назначению.

– Нет. От письма не будет толка. Я должен поговорить с ним сам, с глазу на глаз, если хочу убедить, что все мои сведения соответствуют действительности. Кроме того, тебе самому придется ехать по той же самой дороге и ты точно так же можешь заразиться холерой.

– Коли такое случится, у меня будет гораздо больше шансов выжить, чем было бы у тебя, ведь я не ангрези, – сухо сказал Зарин. – А если я умру, моя жена не останется одна-одинешенька в чужой стране. Но для меня опасность заразиться холерой невелика, потому что той дорогой я не поеду.

– Ты хочешь сказать, что останешься здесь? Но насколько я понял, войска очищают Джелалабад – кавалерия, артиллерия, пехота. Все до единого покидают город.

– Так и есть. И я тоже уйду, только по реке.

– Тогда я отправлюсь с тобой, – сказал Аш.

– Как лейтенант Пелам-Мартин? Или как Сайед Акбар?

– Как Сайед Акбар: мне еще придется вернуться в Кабул, а потому рисковать не стоит.

– Ты прав, – сказал Зарин. – Я посмотрю, что здесь можно сделать.

У разведчиков существовала традиция: офицера, погибшего на службе в корпусе, надлежало похоронить в Мардане, если такое в пределах человеческих возможностей. Поэтому, когда совары настойчиво попросили не оставлять здесь тело Бэтти-сахиба, начальство разрешило выкопать гроб. Но поскольку везти гроб с собой по июньской жаре представлялось делом весьма затруднительным, было решено попробовать отправить его в Ноушеру на плоту по реке Кабул, через ущелья Хайбера и terra incognita[30], населенную племенем маллагори.

Сопровождать гроб поручили рисалдару Зарин-хану и трем соварам. В последний момент Зарин попросил разрешения взять пятого человека – некоего афридия, прибывшего в Джелалабад накануне вечером. Зарин солгал, что этот человек приходится ему дальним родственником и будет чрезвычайно полезен, так как прежде уже совершал подобное путешествие и знает все повороты, изгибы и опасные места реки.

Начальство удовлетворило просьбу, и в темный предрассветный час плот, призванный доставить останки Уиграма к месту последнего приюта, двинулся в долгое опасное путешествие к равнинам.

Свет дня начинал меркнуть, когда дозорный, весь день пролежавший на выступе утеса над рекой, поднял голову и свистнул, подражая коршуну. В шестидесяти ярдах от него второй мужчина, укрывавшийся в расселине скалы, передал сигнал дальше и услышал, как свист повторил третий.

На левом берегу речного ущелья затаились в засаде более дюжины наблюдателей, но даже человек, вооруженный биноклем, не заподозрил бы этого, а у людей на плоту не имелось такого рода оптических приборов. Вдобавок им приходилось сосредоточиваться на управлении неповоротливым плотом, чтобы обходить стороной скалы и водовороты. В горах к северу сейчас таяли снега, и река Кабул разбухла и текла стремительно.

На плоту находились шесть мужчин. Четверо из них – высокий патхан, два чернобородых сикха и дородный пенджабский мусульманин – были в серовато-коричневой форме корпуса разведчиков. Пятый, худой афридий с растрепанной рыжеватой бородой, был одет менее строго: в его задачу входило управляться с тяжелым десятифутовым шестом, служившим рулем, и по причине жары и напряжения физических сил, которого требовала работа, он был в одной только тонкой рубахе и национальных широких шароварах. Шестым был британский офицер, но мертвый. На самом деле он умер почти два месяца назад, и это обстоятельство остро сознавали пятеро мужчин, везущих тело в Индию на плоту через ущелья, пробитые рекой Кабул на пути через дикую горную местность к северу от Хайбера, мимо Дакки, Лалпуры и омутов неизвестного края маллагори: гроб был изготовлен из невысушенного дерева, и, хотя его плотно завернули в парусину, даже вечерний ветерок не рассеивал тошнотворного запаха разложения.

Голос реки – шипение, плеск, рокот, журчание – наполнял ущелье ровным гулом, но не заглушил пронзительного крика коршуна, и высокий патхан резко обернулся, ибо солнце уже село, а в сумерках коршуны обычно не кричат.

– Пригнитесь! Там люди среди скал, – сказал Зарин, хватая свой карабин. – Мохманды, гореть им в аду. Не поднимайте головы: мы слишком хорошая мишень. Но уже довольно темно, и, возможно, милостью Аллаха мы проскочим.