– Будем надеяться. Но я получил записку от генерала-сахиба с приказом вернуться в Кабул и из нее понял, что, возможно, мне придется остаться там еще на какое-то время, что нисколько не расстроит мою жену: будучи горянкой, она не любит равнины.

Зарин пожал плечами и развел руками, смиряясь с неизбежным.

– Ну тогда до свидания. Береги себя, Ашок. Кланяйся от меня своей жене, Анджули-бегуме, и передавай привет Гул Базу. Салам алейкум, бхай.

– Ва-алейкум салам.

Они обнялись на прощание. Когда Зарин ушел, Аш завернулся в одеяло и улегся на пыльную землю между ореховыми деревьями, чтобы урвать час-другой сна, прежде чем двинуться в путь по дороге, ведущей мимо Фатехабада и через Латабандский перевал к Кабулу.

Через шесть с небольшим недель его высочество Мухаммед Якуб-хан, эмир Афганистана и зависимых территорий, и майор Пьер Луи Наполеон Каваньяри, кавалер ордена «Звезда Индии» 3-й степени, подписали в Гандамаке мирный договор. К своей подписи Каваньяри прибавил: «на основании полномочий, предоставленных достопочтенным Эдвардом Робертом Литтоном, бароном Литтоном из Небворта, вице-королем и генерал-губернатором Индии».

Согласно условиям договора эмир отказывался от всяких притязаний на Хайберский и Мичнийский перевалы, а также на обитающие в той местности племена; соглашался на постоянное британское присутствие в Курраме; объявлял о своем согласии следовать советам британского правительства во всех делах, касающихся взаимоотношений Афганистана с другими странами, и, среди всего прочего, уступал требованию, которому столь упорно сопротивлялся его отец, – требованию открыть британскую миссию в Кабуле.

Британия, со своей стороны, обещала эмиру финансовую помощь и давала безоговорочные гарантии военной помощи в случае любой иностранной агрессии. А майор Каваньяри, благодаря единоличным усилиям которого Якуб-хан согласился подписать сей документ, получил в награду назначение на пост главы миссии в должности британского посланника при дворе его высочества в Кабуле.

Понимая, что необходимо рассеять подозрения и умерить враждебность афганцев, британские власти решили, что свита нового посла должна быть сравнительно скромной. Но хотя никаких имен (кроме имени майора Каваньяри) пока не называлось, никто в лагере не питал сомнений относительно еще одного обстоятельства. А поскольку на Востоке новости распространяются быстро, уже в день возвращения эмира в Кабул один дворцовый стражник сообщил своему близкому другу – в прошлом рисалдар-майору разведчиков, а ныне отставному офицеру означенного корпуса, – что его бывший полк удостоился чести предоставить эскорт для ангрези-миссии и командовать эскортом будет некий офицер-сахиб, отличившийся в битве с хугиани.

Сирдар-бахадур Накшбанд-хан, в свою очередь, передал эти сведения проживавшему у него в доме человеку, некоему Сайед Акбару, который вместе с женой и слугой-патханом пользовался гостеприимством сирдара…

После увольнения от Каваньяри Аш оставил свою должность в Бала-Хиссаре, хотя продолжал жить в Кабуле, исполняя просьбу генерала. Но поскольку информацию такого рода, какая требовалась Пешаварской полевой армии, в Кабуле добыть было сложнее, чем в местности, где располагался штаб оккупационной армии, Аш часто отсутствовал, и Анджули мало его видела. Впрочем, по ее мнению, даже редкие встречи с мужем тысячекратно окупали тяготы путешествия через занесенные снегом перевалы. Это было всяко лучше, чем вовсе с ним не видеться и не получать от него никаких известий, кроме невнятных устных сообщений, которые Зарин изредка передавал своей тете в Атток.

В последнее время, покидая Анджули, Аш никогда не мог сказать точно, как долго продлится его отсутствие, или заранее предупредить о возвращении, но зато она каждый день могла просыпаться с мыслью: «Возможно, он вернется сегодня». Она постоянно жила надеждой и всякий раз, когда надежда сбывалась, была невыразимо счастлива – гораздо больше, чем люди, которые считают счастье чем-то само собой разумеющимся и уверены, что оно никуда от них не денется и никогда не кончится. Вдобавок ко всему в Кабуле Анджули действительно чувствовала себя в безопасности от подданных раны, чьим шпионам в жизни не выследить ее здесь, и могла забыть о страхах, неотступно преследовавших ее в Индии. А после выжженных солнцем равнин Бхитхора и голых скал да соляных гряд в окрестностях Аттока вид оснеженных высоких гор был для нее постоянным источником бодрости и хорошего настроения.

Хозяин дома, человек благоразумный и осмотрительный, позаботился о том, чтобы никто из домочадцев – ни члены семьи, ни слуги – не заподозрил, что Сайед Акбар является не тем, кем кажется. Когда в середине зимы прибыла Анджули и Аш объявил о своем намерении найти другое жилье, сирдар настоял на том, чтобы они оба остались, но предложил (на случай, если Анджули обнаружит недостаточно хорошее владение наречием пушту, ведь ей придется каждый день общаться с женщинами дома) выдать ее за турчанку, что объяснит любые допущенные ею ошибки.

Домочадцы не увидели причин усомниться в этом и признали Анджули за турчанку. Вдобавок они, как в свое время бегума, прониклись к ней глубокой симпатией, и вскоре Анджули стала одной из них, усвоила местные обычаи и стала усердно помогать в многочисленных хозяйственных делах – стряпне, ткачестве, вышивке, помоле пряностей, заготовке, солении или сушке фруктов и овощей. На досуге она читала Коран и старалась заучить наизусть как можно больше, ибо не могла позволить себе обнаружить невежество в религиозных вопросах. Дети обожали Анджули: она всегда находила время, чтобы мастерить им игрушки, запускать с ними змеев или придумывать увлекательные истории, как в прошлом делала для Шушилы. Здесь, в стране высоких светлокожих женщин, она больше не считалась костлявой и долговязой и единодушно признавалась красавицей.

Будь у нее возможность чаще видеться с Ашем, она была бы совершенно счастлива, и дни, которые они проводили вместе, были идиллическими, как дни медового месяца во время долгого волшебного путешествия вверх по Инду. Накшбанд-хан сдавал им несколько маленьких комнат на верхнем этаже дома, и здесь они могли уединяться в своем собственном, закрытом для посторонних мире, высоко над шумом и гвалтом оживленной, суетливой жизни внизу.

Однако, даже когда Аш находился в Кабуле, у него все равно было много работы, и он против своего желания покидал эти мирные верхние комнаты и уходил в город. Он бывал на большом базаре, в кофейных лавках, караван-сараях и в наружных дворах Бала-Хиссара, где армия низших дворцовых чиновников, пролаз, ищущих теплого места, и праздных слуг коротала дни, плетя интриги и обсуждая сплетни, и где он болтал со своими знакомыми и прислушивался к суждениям горожан и путешественников, проезжающих через Кабул. Торговцев, следующих с караванами из Балха, Герата и Бухары; крестьян из окрестных деревень, привозящих товар на базары; русских агентов и прочих иностранных шпионов; солдат, возвращающихся после боев в Курраме и Хайбере; узкоглазых туркмен с севера; бродячих актеров, барышников, факиров и людей, совершающих паломничество в одну из городских мечетей.

Таким образом он узнал о том, что мирный договор подписан, и стал с часу на час ждать приказа о своем отзыве в Мардан, но такого приказа не поступило. Вместо этого в один прекрасный день он узнал от сирдара, что в Кабул вскоре прибывает британская миссия во главе с Каваньяри и что эскортировать ее почти наверняка будет отряд, набранный из разведчиков под командованием его лучшего друга. Через час после получения этой новости Аш спешно отправился в Джелалабад, дабы увидеться с командующим корпусом.