во фланелевом халате, с зажженной свечой в руке, присел с краю на мою кровать и, глядя мне в лицо, сказал:

— Вильгельм, я сильно подозреваю, что у меня начинается какая-то странная болезнь.

Тут я заметил, что у него и правда крайне необычное выражение лица, а он тем временем продолжил:

— Я не боюсь и не стыжусь рассказать вам то, что, может быть, постыдился бы и побоялся рассказать другому кому-то. Вы родом из здравомыслящей страны, где таинственное привлекает исследователей и где не считают, что оно либо измерено и взвешено, либо не может быть измерено и взвешено… или что и в том и в другом случае можно полагать вопрос о нем давным-давно разрешенным на все времена. Мне только что явился призрак брата.

Сознаюсь, когда я это услышал, у меня пробежали по телу мурашки, а мистер Джеймс, глядя мне прямо в глаза, чтобы видел, как твердо он владеет собой, повторил:

— Мне только что явился призрак моего брата Джона. Мне не спалось, и я сидел в постели, когда он вошел в мою комнату, одетый в белое, и, печально глядя на меня, прошел к письменному столу, просмотрел кое-какие бумаги, повернулся, так же печально, проходя мимо постели, взглянул на меня и вышел за дверь. Так вот: я ни в малой мере не сумасшедший и ни в малой мере не допускаю мысли, что этот призрак существует сам по себе, вне меня самого. Я думаю, это мне предупреждение, что я заболеваю, и, пожалуй, нужно бы отворить мне кровь.

После этих слов мистера Джеймса я немедленно встал с постели и начал одеваться, предложив сходить за доктором. Я был уже готов покинуть дом, когда мы услышали громкий стук в дверь и звон колокольчика. Так как моя комната была на чердаке и выходила окном во двор, а спальня мистера Джеймса — во втором этаже и окнами на улицу, мы вместе быстро прошли к нему, и я поднял створку окна, чтобы посмотреть, что там такое.

— Мистер Джеймс? — окликнул человек под окном, отступая на другую сторону дороги, чтобы лучше видеть нас.

— Он самый, — отозвался хозяин. — А вы — Роберт, слуга моего брата?

— Да, сэр. К большому сожалению, сэр, я должен вам сообщить, что мистер Джон заболел. Ему очень плохо, сэр, даже есть опасение, что он при смерти, поэтому хочет видеть вас. Тут у меня коляска. Прошу вас, давайте не будем терять время и поедем к нему.

Мы с мистером Джеймсом переглянулись, и он сказал мне:

— Вильгельм, все это очень странно. Пожалуйста, поедемте со мной.

Я помог ему одеться: частью на месте, а частью в коляске, — и лошади, высекая копытами искры, быстро примчали нас с Поленд-стрит в Эппинг-Форест.

Заметьте, в комнату к его брату я вошел вместе с мистером Джеймсом, и то, что было дальше, видел и слышал сам.

Брат его лежал на кровати в дальнем конце длинной спальни. Его старая экономка и другие слуги были тут же: сдается, они не отходили от хозяина чуть ли не с полудня. Был он в белом, как тот призрак, потому что лежал в ночной рубашке, и смотрел тоже совсем как призрак, но когда брат подошел к его кровати, он медленно приподнялся в подушках, посмотрел ему в глаза и сказал:

— Джеймс, ты ведь уже видел меня сегодня ночью!

И это были его последние слова.

Когда проводник-немец умолк, я подождал еще в надежде услышать чьи-либо мнения об этой странной истории, но никто не нарушил тишины. Я оглянулся — и в недоумении увидел, что проводников нет: все пятеро ушли так бесшумно, как будто призрачная гора поглотила их в свои вечные снега. Сейчас я был отнюдь не склонен сидеть один в этом страшном месте, на холодном ветру, да и где бы то ни было, сказать по правде, не хотелось сидеть в одиночестве. Так что я вернулся в монастырский зал и, убедившись, что американец еще не передумал рассказывать биографию достопочтенного Ананиаса Доджера, выслушал ее до конца.

Комната с привидениями[40]

Мистер Гудчайлд, по два часа кряду и с немалым упорством глядя в окошко «Ланкастер инн», начал не без тревоги замечать, что в нем просыпается желание заняться каким-нибудь делом. В конце концов он решил изучить здешние края с вершин всех холмов в округе.

Вернулся он к ужину, румяный и сияющий, и поспешил поведать Томасу Айдлу о своей прогулке. Томас, в то время лежавший на диване и читавший книгу, выслушал его с большим терпением и спросил, неужели его друг в самом деле отмахал пешком столько миль, чтобы забраться на холмы и обозревать оттуда окрестности.

— Видишь ли, мне любопытно, — добавил Томас, — как бы ты ко всему этому отнесся, если бы то была необходимость.

— Тогда другое дело, — сказал Фрэнсис, — тогда бы это была работа, а так вроде как развлечение.

— Развлечение! — воскликнул Томас Айдл, давая понять, что ни во что не ставит ответ друга. — Развлечение! Перед вами человек, который регулярно лезет из кожи вон и подвергает свое тело колоссальным нагрузкам, словно вздумал в ближайшее время выйти на ринг и сразиться за звание чемпиона, а сам при этом кричит: «Развлечение! Развлечение!» — Томас Айдл пробуравил свой ботинок презрительным взглядом. — Ты не умеешь развлекаться, не понимаешь даже смысла этого слова. Ты решительно любое занятие способен превратить в работу.

Сияющий Гудчайлд благодушно улыбнулся, а Томас все не унимался:

— Ей-богу, я не шучу! Для меня ты просто чудовище, так и знай. Ты ничего не делаешь по-людски. Если простого человека захлестывают чувства, то ты проваливаешься в их пучину. Если кого-то можно изобразить бабочкой, то тебя — только огнедышащим драконом. Если кто-то готов поспорить о каком-нибудь пустяке на шесть пенсов, ты поставишь на кон свое существование. Если тебе доведется полетать на воздушном шаре, ты улетишь на нем прямо в рай, а если отправишься под землю, то не успокоишься, покуда не пророешь ее насквозь и не выйдешь с обратной стороны. Что ты за человек, Фрэнсис!

Гудчайлд жизнерадостно засмеялся.

— Смейся-смейся! Чувствую, ты и за веселье берешься всерьез. Люди, которые ничего не умеют делать вполсилы, повергают меня в ужас.

— Том, Том, — парировал Гудчайлд, — раз я ничего не могу делать вполсилы и быть вполовину меньше, чем есть, то тебе, увы, придется принять меня целиком.

После этого философского умозаключения беззаботный Гудчайлд похлопал Томаса Айдла по плечу — как бы в завершение темы, — и