– Дайана, я люблю тебя.

Дайана прослезилась.

– И я тебя люблю, Майк.

Воскресенье мы провели дома – смотрели по телевизору, как играют «Доджерс», сами играли в скрэббл, вместе готовили ужин и просто грелись в лучах взаимной любви.

В понедельник утром я поехал на работу. Мы с Терри не сомневались – нашего появления на телевидении коллеги так не оставят. И действительно, перед моим приходом все в участке надели солнечные очки, дабы не ослепнуть от звездного блеска. Целый день неунывающие полицейские тянули на голливудский манер: «Свяжииись с моим агентом»; «Мииилый, ты чудессссно выглядишь. Давай вместе пообеееедаем»; «Какой ужас! Через неделю Каннский фестиваль, а мне ну совершеееенно нечего надеть!»

Мы с Терри громко проклинали лейтенанта Килкуллена за то, что он заставил нас сделаться телешлюхами, – впрочем, наши жалобы лишь еще сильнее распаляли коллег. Мы наслаждались каждой секундой славы.

К вечеру только ленивый не хлопнул нас по спине.

Постепенно шумиха улеглась, и к середине недели вся документация по делу «Ламаар» легла в ящики, поскольку появились новые дела – стрельба в салоне красоты и ножевое ранение на автомойке. Впрочем, я радовался этим мелочам – жизнь снова входила в привычную колею.

В пятницу вечером мы с Дайаной отправились к Большому Джиму на ужин по случаю отъезда Фрэнки. Мой брат должен был появиться в «Клэймор-хаус» в понедельник утром, и Джим с Энджел взялись доставить его в Монтану.

– Ты следишь за котировками акций «Ламаар энтерпрайзис»? – спросил Фрэнки, не успели мы усесться за стол.

– Нет. Не хочу иметь с «Ламаар» ничего общего.

– В понедельник вечером акции шли по восемьдесят пять долларов, – сообщил Фрэнки. – Во вторник мы с папой первым делом купили по тысяче штук. А сейчас они подскочили на тридцать два пункта. Представь, мы за три дня срубили тридцать две тысячи баксов.

– Хорошо же ты начинаешь процесс реабилитации, – заметил я.

– Не кричи на него, – вмешался Большой Джим. – Это я предложил, и деньги были мои. Я только спросил Фрэнки, как, по его мнению, хорошее ли это вложение средств.

– И что же посоветовал наш преуспевающий брокер?

– Он сказал, что дело выгодное. Я даже попросил Фрэнки обзвонить моих приятелей и убедить их тоже взять ламааровских акций.

Я шарахнул кулаком по столу.

– Черт возьми, папа! О чем ты только думаешь?!

И тут Фрэнки и Большой Джим заржали, как пара пьяных юнцов на студенческой вечеринке.

– Повелся! – чуть не плакал от смеха Джим.

– Повелся, повелся! – повизгивал Фрэнки. – Добро пожаловать домой, Майки. Мы по тебе соскучились.

– Нет, вы посмотрите, – рыдал Джим, – всего неделю назад он сидел на диване в студии Джея Лено, а сейчас опять в скорлупу залез!

Теперь смеялись уже и Энджел с Дайаной, так что мне пришлось признать – я действительно повелся, и тоже расхохотаться.

Назавтра, во вторник, 17 мая, Лебрехт и компания предстали перед федеральным судьей. Виновными они себя не признали. Процесс назначили на март следующего года. К делу подошли со всей серьезностью. Никакой шумихи. Никаких журналистов. Только трое стариков, по очереди поднимающихся с места и цедящих по два слова, дабы заверить судью в том, что они ничего плохого не совершили.

Фредди отпустили. Он действительно был мелкой сошкой. Терри по этому поводу выразился следующим образом: «У нас нет доказательств, что Фредди оказывал содействие, занимался подстрекательством или принимал иное участие в деле „Ламаар“. Он всего-навсего лакействовал. Правда, прескверно – но за такое в нашей стране не сажают».

Трех наемных убийц схватили; ФБР активно работало с МОССАДом, Интерполом и полицией целого ряда стран в надежде на экстрадицию остальных.

В тот вечер Дайана заменяла на дежурстве подругу, так что я, предоставленный самому себе, позвонил Кемпу: мол, настало время воссоединения с моим псом. Домой я приехал в шесть вечера, и Андре появился точнехонько к ужину. Некоторые собаки сильно обижаются, когда хозяева надолго их бросают – по возвращении такой хозяин видит в собачьих глазах немой укор, – однако Андре радостно вбежал в дом, бросился в мои объятия, принялся лизать мне лицо, прогавкал нечто вроде «счастлив-видеть-тебя-старина», покатался по полу и вообще всячески дал понять, что слово «обида» не из его лексикона.

Я извинился перед Андре, объяснив, что причиной моей отлучки были отчасти дела, а главным образом любовь. Я рассказал Андре о Дайане и ее кошке ровно столько, сколько, по моим представлениям, он хотел услышать. Затем почесал черное мохнатое брюхо и сообщил, что мы с Дайаной подумываем жить вместе и разве не здорово, если мы станем одной дружной семьей.

В семь вечера зазвонил мобильник. Определитель номера не сообщил ничего вразумительного. Я нажал «ОК».

– Здравствуйте, детектив Ломакс. Это Дэнни Иг из Вудстока.

– Здравствуйте. Вот не ожидал.

– Я не отниму у вас много времени, – заверил Иг. – Только хочу поблагодарить вас за то, что вы сказали Айку Роузу.

– По какому поводу?

– По поводу моего судебного иска против «Ламаар энтерпрайзис».

– Но я ничего такого не говорил.

– Видите ли, на отношение Айка ко мне повлияло некое событие. Мне поступило предложение. Правда, сумма значительно меньше той, на которую я претендовал, но я-то в курсе, что последняя была сильно завышена. Главное, они признали, что я имею право на эти деньги, поскольку мой отец внес существенный вклад в развитие «Ламаар энтерпрайзис».

– Дэнни, я был бы очень рад расписаться в собственной причастности к вашему делу, однако, честное слово, это не моя заслуга.

– Не прибедняйтесь, Майк, – возразил Иг. – Юрист из «Ламаар» уверял, что Айк Роуз очень вас ценит. Наверно, вы сказали Роузу нечто такое, что заставило его изменить мнение обо мне.

– Я сказал только, что вы пытались помочь следствию. Если уж на то пошло, я полагаю, что именно наш с вами разговор в Вудстоке и направил меня по верному следу. Возможно, я сообщил об этом Айку.

– Видимо, все было именно так, – усмехнулся в трубку Иг. – Спасибо.

Вечер выдался теплый, и мы с Андре отправились на небольшую пробежку. По возвращении я разобрал стопку счетов, скопившихся за время моего отсутствия, потом затеял постирушку, прибрал в холодильнике и в половине двенадцатого наконец лег. Я уже засыпал, когда вспомнил, что сегодня за день. Я включил телевизор и ровно до полуночи смотрел «События вечера».

В полночь я выключил телевизор, выбрался из-под одеяла, открыл деревянную шкатулку, стоявшую на туалетном столике Джоанн, и провел пальцем по гравировке «Майк и Джоанна… пока смерть не разлучит нас».

Официально восемнадцатое число уже наступило. Сегодня я должен был читать письмо № 7, которое вероломно вскрыл еще несколько недель назад. Я не мог ждать июня, чтобы прочесть следующее письмо, и тем более июля, чтобы прочесть последнее. Я достал письма № 8 и № 9.