— Здесь опаснее, когда едешь медленно. Главное, не расслабляйся. — И Уна доверчиво, хотя и побледнев, нажала на педаль газа. Делая общее дело, они по-прежнему были дружны. Сулиен заметил это, и ему захотелось стать на колени перед ними обоими, перед Дамой, чтобы это остановить.

Четыре часа спустя Сулиен с опозданием увидел, что ему следовало бы подготовиться к последней миле Пертинакиан-уэй перед въездом в Рим, но, когда ему удавалось хоть немного расслабиться и перестать думать о том, как Уна ведет машину, в голове у него мелькали печальные мысли о том, как могла бы сложиться поездка, будь с ними Лал, удалось ли бы ей избавить его от чувства попавшейся в капкан жертвы, возникавшего в машине из-за Дамы.

И вот фары начали выхватывать из темноты кресты, их тени плоско лежали на земле в синем свете. Они выглядели почти как невинные строительные детали: опоры изгородей, миниатюрные колонны — но притягивали взгляд Сулиена не только из-за болезненного неодолимого любопытства, но и потому что он чувствовал: взглянуть на них в упор, не отводя глаз, — его долг. Только на нескольких, ближайших к городу, как галстуки, висели тела. Должно быть, все уже мертвы, подумал он.

Вслед за дурнотой напала слабость. Он еще сильнее жалел, что с ними нет Лал, вспоминая, как она целовала его запястье, и в то же время был рад, что ее здесь нет, ведь могло случиться всякое, с Дамой и с ним, — их уже один раз остановили у контрольной будки проверить удостоверения, и Уна, должно быть, ослабила наблюдательность охранника, чтобы тот не обратил внимание, что документы фальшивые и вообще как странно выглядят пассажиры этой машины; но все еще было впереди.

Уна понимала, что скоро ей придется уступить место водителя Даме, который сможет, притормаживая и снова набирая скорость, колесить по узким, петляющим дорогам и улочкам, чего ей пока доверить было нельзя. Она пожалела, что не сделала этого раньше, не пересела к Сулиену.

— Потерпи еще минутку, — сказала она.

Сулиен не смог ответить ей, как если бы они были наедине, — из-за Дамы. Его присутствие не давало проявляться и его чувству к сестре, и ее заботе о нем. Он знал, не глядя, что Дама внимательно разглядывает кресты — не ошеломленно, как он сам, а с каким-то горячечным отвращением. Как ты можешь, подумал Сулиен.

И, словно отвечая на непрозвучавший вопрос. Дама обернулся и со странной улыбкой быстро взглянул на него. Отчасти это был взгляд приветливый, словно говорящий: ну, как тебе? но в то же время блюдущий разницу между ними, чуть снисходительный. Дама смотрел на Сулиена как на новичка — ведь он куда больше знал о том, что испытали мертвые тела на крестах.

Несмотря на то что его чуть не тошнило, Дама испытывал острое удовольствие карателя, въезжая в Рим, окруженный крестами, в Рим, где никогда не мечтал оказаться вновь, словно приехал сюда, чтобы дотла спалить это место.

Чувство дурноты снова заставило его закрыть глаза, и Сулиен подумал: смотрел ли бы я на них так же, случись это со мной? Неужели в этом вся разница? Но, конечно. Дама совершил убийство, и не одного человека. И все же в Волчьем Шаге я тоже мог бы убить, ты не поверишь, но мог бы… все мы, все трое могли, но только Дама…

Сулиен не верил, что Марк способен на такое — во всяком случае, пока. Но если он станет императором, то ему придется, не самому, это правда, но все равно придется… никуда не денешься.

Еще он вспомнил, что, когда думал об убийстве, ему пришло в голову, что, убив, он уже никогда не останется таким, как прежде, и снова посмотрел на Даму, но лица его уже не было видно, он спокойно помогал Уне свернуть на обочину; она вышла и пересела назад, к Сулиену, и взволнованно улыбнулась ему, пока Дама вел машину по предместьям.

Затем Рим проглотил машину, как таблетку. Уна и Сулиен думали, что привыкли к городам, но даже римские предместья, несмотря на их древность, теплым сиянием исходившую от мрамора и медно поблескивающих камней, дышали такой неистовой силой и новизной, какой не было в Лондоне, словно само время отполировало и покрыло лаком здешние древности так, что они сияли.

Они вышли из машины и пошли к центру, перекрытому плотным куполом электрического света, удерживавшим пятнистую тьму так высоко над землей, что люди могли двигаться под ним так же деловито, как если бы этой тьмы не существовало вовсе.

Сулиен был оглушен, как боксер, оказавшийся в нокдауне. Он знал, что Уна теперь постоянно думает, что Марк здесь, здесь. Казалось, они уже настолько хорошо знают Форум по открыткам и дальновизору, что им не верилось в него как в реальное, существующее по законам физики место. Уна огляделась, стараясь догадаться, где стоял Марк. Но Дама стремительно вел их сквозь все эти чудеса, презрение скользнуло по его лицу, когда он заметил, что Уна и Сулиен замедляют шаг, чтобы получше рассмотреть статуи или башни Золотого Дома. Сулиен, понемногу забывая о крестах, думал: неужели все это — кресты и эта красота — части единого целого, и вид Дамы, молча, неумолимо шагающего по направлению к дворцу, словно вопиял — да, каждый камень и каждое оконное стекло здесь виновны. Но все же это было так прекрасно, так вдохновенно и полно такой жизненной силы, что было бы нечестно по крайней мере не признать это. И Сулиен глядел на все глазами Лал, чувствуя, что, хотя Делир жестоко обвинил ее в том, что ей хочется съездить на экскурсию, будет несправедливо, если она никогда не попадет сюда, ей бы действительно понравилось.

Колизей показался меньше, чем на открытках, но все же законченным и величественным.

И снова они пропустили сводку новостей. Уна видела, что, хотя возбуждение, вызванное появлением Марка, все еще присутствует, оно поулеглось, отчасти насытилось, хотя тут и там чувствовались очаги неутоленных подозрений и недовольства. На сей раз она едва успела истолковать их, поскольку они мгновенно бросились к ближайшему дальновизору.

Обычно экран Колизея показывал только рекламу и съемки игр внутренних чемпионатов, а не новости, но сегодня на нем появился текст заявления, на протяжении последних двух часов периодически транслировавшегося на всю империю.

«Никакие обстоятельства не могли умерить радости императора, связанной с пока еще не объяснимым появлением его племянника. Тем не менее здоровье Марка Новия вызывает серьезную озабоченность, и вполне вероятно, что какое-то время ему будет оказываться медицинская помощь. Новые сведения в связи с делом Кая Вария расследуются».

Это было самое пространное заявление, на какое согласился Фаустус.

Все трое уставились на него в некотором замешательстве.

— Его здоровье?.. — нерешительно пробормотала Уна, стараясь приглушить готовую вырваться у нее нотку острой тревоги. — Что они с ним сделали?

Неужели они могли сказать это, если его уже нет в живых, и только потом обнародовать правду?

Почему император допустил такое после того, что Марк сказал на Форуме?

В первый раз Сулиен прочитал заявление с уже знакомым ему смятенным и подавленным чувством — что с Марком, ему плохо? Затем он вчитался в слова на экране более трезво, словно это симптомы какого-то заболевания.