Через несколько минут Фаустус был в клинике Эскулапа.

Преторианцы расступились, давая ему дорогу, когда он проворно взбежал по ступеням.

— Он в порядке, не так ли? — спросил Фаустус приветствовавшего его врача с бурой бородой.

Прежде чем ответить, доктор поклонился, вероятно стараясь выиграть время. Однако Фаустус заметил это.

— Он… в состоянии крайней тревоги. Лучше посмотрите сами, прежде чем мы продолжим беседу. Разумеется, мы приложили все усилия, чтобы установить, кто он, и не стали бы попусту отнимать у вас время, если бы не существовала возможность, что он действительно ваш племянник, но это не то же самое, что член семьи.

— Я знаю, что это Марк.

Доктор сокрушенно кивнул, что тоже не укрылось от глаз Фаустуса, и провел его наверх.

Марк неподвижно, скованно стоял посреди комнаты. Когда Фаустус вошел, он повернулся к двери, но не посмотрел на дядю, просто скользнул по нему рассредоточенным взглядом, потом опустил глаза, отвел их влево, уставясь невидящими глазами в никуда.

— Дядя, — официально произнес он.

— Марк, — шепнул Фаустус, — что, черт побери, случилось, где ты был?

Он хотел было обнять племянника и даже не понял, что его остановило. Только краешком сознания он заметил, что Марк, решительно выпрямившись, отодвинулся, словно его перекорежило от отвращения, но он постарался скрыть это. Однако он увидел, что Марк весь трясется, причем дрожь эта сильнее, чем когда-либо приходилось видеть Фаустусу, хотя в то же время на его побелевшем лице застыло сложное выражение напряженной заторможенности, поддерживаемое каким-то пугающим внутренним воздействием.

— В Галлии, — коротко ответил Марк. — Можем мы куда-нибудь отсюда уехать?

Марка словно током дернуло, когда он увидел вошедшего вслед за Фаустусом стриженного бобриком доктора.

— Ваше величество, — сказал он, — извините, но сестра видела, как он пытается вылезти из окна.

После нескольких первых минут, в течение которых он был оглушен и повергнут в состояние некоего завороженного ожидания и не мог пошевельнуться, Марк, пошатываясь и затаив дыхание, снова выбрался из палаты и спустился по лестнице. Он смотрел на проходивших мимо врачей как сквозь толстое стекло, не зная, к кому подойти, кому рассказать о случившемся.

Другая сестра, постарше, сказала:

— Пожалуйста, вы тут не одни, — а затем, увидев его лицо: — Вам плохо?

— Да, — прошептал Марк. — Пожалуйста, помогите мне, тот врач, мужчина с седыми волосами…

— Какой врач?

— Он притворяется. Послушайте, пожалуйста, он сделал мне какой-то укол…

— Да, — рассудительно ответила сестра, игнорируя притворяющегося доктора. — Вы, кажется, странно себя чувствуете. Не обращайте внимания. Уверена, средство вам скоро поможет, почему бы вам не вернуться и не прилечь?

— Нет, вы не понимаете, это было не лекарство. — Марк перевел дыхание и сказал, стараясь унять дрожь в голосе, сказать это оказалось на удивление трудно: — Думаю, это был яд.

Какое-то мгновение сестра молча вдумчиво, оценивающе его разглядывала.

— Понимаю, — ласково сказала она. — Нет, здесь вам никто ничего такого не сделает. Пожалуйста, не волнуйтесь. Все в порядке.

— Нет, — сказал Марк, видя, как она на него смотрит, голос его прозвучал безнадежно слабо. Он попытался снова: — Послушайте, пожалуйста, думаю, это был человек не отсюда. Высокий, но не тот, что с бородой. И волосы у него не то чтобы седые, скорее… пегие.

Было непросто свести мысли со словами, Марк не мог отчетливо вспомнить, как выглядел тот человек.

— Ну, это описание подходит многим врачам, — сказала сестра.

— Но это был не врач.

— Давайте поднимемся обратно, — сказала сестра.

Марк в отчаянии оглянулся, ища, куда бежать. Он не видел другого способа сказать это так, чтобы ему поверили — по крайней мере, здесь; просто странно, подумал он, как ему удалось заставить поверить себе людей на Форуме; здесь же самый свет, сами прочные кирпичные стены начисто лишали его слова правдоподобия. Если он станет сопротивляться, если ему удастся сбежать из госпиталя, если он попытается рассказать это кому-то еще, — толку все равно не будет. Почему все случилось так, подумал он, я ничего не понимаю.

Ничего, попробовал он убедить себя, скоро она мне поверит.

Сестра измерила ему температуру, явно нормальную. Марк подумал, что, когда ему станет хуже, когда станет очевидно, что что-то не так или, возможно, приедет Фаустус, у него может появиться шанс. Он чуть было не принялся умолять сестру и доктора, которого она вызвала, не оставлять его в одиночестве. Они говорили о том, чтобы дать ему успокоительное, но пока решили повременить. Пообещав скоро вернуться, они ушли.

Марк сел, снова ожидая, дрожа.

Прости, Варий, подумал Марк — и снова почувствовал, что не в состоянии поверить — не в состоянии поверить, что сейчас умрет, ведь наверняка все поймут, что он говорил правду, — нет, это не утешение — они проговорились, предали сами себя, почему? Это было неправильно, этого не должно было случиться. Он не мог сказать, что означает рваный, шероховатый ритм его сердцебиений — первые ли это симптомы отравления или ужас от того, что с ним случилось.

Стены, вернее, мазки кисти, наносившей кремовую краску, несколько отвлекли его внимание, вдруг проступив с удивительной отчетливостью. Затем они пришли в легкое равномерное движение, как бледная нива, колышущаяся под порывами ветерка, или как крохотные частицы тканей, вовлеченных в какой-либо органический процесс, как реснички эпителия в легких.

Какое-то время, правда недолго, это казалось более или менее нормальным, Марку нужно было столько всего передумать. Ждать одному было невыносимо, поэтому внутренним собеседником он выбрал Сулиена, с сожалением думая: да, то было совсем другое, мы были настоящими друзьями. Что ж, прощай!

А затем, когда им вновь овладел протестующий порыв — но это бессмыслица! — он на секунду подумал, что потерял вязаную шапку, которую держал при себе всю дорогу. Но, поняв, что она все еще в кармане его куртки, висевшей на одном из кресел, он не осмелился взглянуть на нее; при воспоминании об Уне слезы навернулись у него на глаза. Он позволил себе мысль, что, пожалуй, вынесет все это, если только сможет хоть кому-то все объяснить, но нет, если я только снова увижу тебя ведь этого больше никогда не случится; Марк подумал, что, если еще хоть раз попытается мысленно представить ее себе со всей отчетливостью, это его доконает.

Затем он снова посмотрел на стены, сначала с каким-то отрешенным интересом, не зависимым от все продолжающегося ужаса. Он мог бы почувствовать облегчение оттого, что это ничем не прикидывается, что это — то, что оно есть, а стало быть, он не умрет. Но чем больше он вглядывался в разводы на стенах, тем больший страх вызывало у него их движение, он не мог отличить свое отвращение к колыханию крохотных стебельков от страха смерти, который усиливался с каждой секундой.