Бес провел ночь в конуре. Чье это было лежбище — неизвестно. Его никто не беспокоил. Рано утром пришли базарные псы, лаялись из-за сучки в течке, и ему пришлось разогнать их змеиным шипеньем, которое привело собак в ужас: совсем недавно одного их знакомца, плюгавого полубеса, отравила до смерти змея, жившая под кумирней.

Базар уже шумел и торговал. Ссорились нищие. Ходили важные сахибы и покупали, не спрашивая о ценах. Кули тащили на спинах и тележках корзины и мешки с товарами. Мальчишки носили на головах блюда с лепешками и сыром. Торговки делили прилавки, весы и гири. Орали водоносы. Толпились зеваки, с хохотом смотрели, как зубодер длинными и кривыми щипцами рвал зуб бедняге-плотнику. Чеканщики выбивали железными палочками дробь по глиняным кувшинам и блюдам, звоном привлекая покупателей и отгоняя всякую нечисть, снующую под ногами.

Бес, с ноющим поджатым увечным крылом, принялся слоняться по рядам, слушать болтовню и сплетни. Оказалось, что тот угол, где продаются украшения — Золотой, тот, где овощи и фрукты — Зеленый, место шудр и парий зовется Грязным углом, а там, где идет торговля скотом — Живым. Там нет индусов, хозяйничают низкие плотные и молчаливые тибетцы. Оттуда идет явственный запах большой крови. Не мешает заглянуть и подкрепиться.

Базарные ведьмы и демоны подозрительно пялились на него, но он не боялся их — среди людей они стали ручными и немощными, могли только исподтишка пускать разную вонь и украдкой плеваться вслед. Он тоже не оставался в долгу, однако в перебранки предпочитал не впадать и обходил стороной особо рьяных и сердитых. Даже шарахнулся, как ошпаренный, от одного красноглазого одичавшего духа, который с хрустом уминал кошачий труп и угрожающе заворчал на него, кося глазами в сторону, что было явным знаком скорого нападения.

В Живом углу ревели мулы, икали ослы, поблеивали бараны, тяжко вздыхали верблюды, молчали мрачные грузовые яки. Скот не только продавали, но тут же и резали. Лужи крови и утробной слизи. Мясник-палач с размаху рубил бараньи туши так рьяно, что осколки костей и мясные ошметки летели с топора. Мясо — в продажу, шкура — кожевникам, а потроха — нищим дервишам, которые пожирали их сырыми и немытыми, вопя всякую несусветную чушь.

Тут было чем поживиться. Но надо отвлечь мясника, который так возбужден от крови и смерти, что может стать опасным. Да и топор зло косил блестящим кривым носом.

Бес утащил тень мясника. Расстелил ее в стороне, на пустом месте, откуда только что увели купленных ослов. Это заметили покупатели. Зароптали. Мясник, вонзив топор в колоду, оглушенно уставился на кровавую землю, не понимая, как может тень уйти от хозяина и лечь в стороне.

Люди загомонили, забеспокоились:

— Нет тени!

— Нельзя покупать!

— Мясо испорчено!

— Проклято!

Пока они шумели, бес выудил последнее дыхание из отрезанной бараньей башки, брошенной палачом в лохань, полную голов со смертной пленкой на пустых глазах. И прочь отсюда, пока мясник не очнулся, а топор не спрыгнул с колоды и не отрубил хвост или лапу! Ничего хорошего от топоров и ножей ждать не следует!

В Зеленом углу он вдруг уловил, что торговки опять судачат про Светлого, который только что был тут, гулял по базару, и все затихало на миг, когда он шел по рядам, и оживало вновь, когда он заговаривал с кем-то. Худая торговка тимьяном говорила, будто этот чужестранец учит, что мужчины и женщины равны, хотя всем известно, что мужчины — высшие существа, которым боги дали служанок, обязанных следить за их одеждой, едой и всяческим счастьем.

— И что это будет, если бабье побросает дела и дома, усядется пить чай и играть в шахматы?.. Кто тогда будет возиться с детьми и стариками?.. С ума, видно, сошел этот чужак, к чему людей подбивает!.. Как это равны?.. Ведь женщины рождены для угоды, услады и утехи мужчин!..

— Да, он правильно говорит, этот Светлый, клянусь святой свастикой! — вступила бойкая бабенка, торговка кардамоном. — Мое тело: кому хочу — тому даю! Никто мне не указ! Мужья нас не спрашивают, когда к потаскухам ходят — чего мы их должны спрашивать?

— А какой этот Светлый высокий и красивый!.. Белокожий! Желтые волосы и рыжая борода! А здоровый-громадина! На наших не похож! Рукой до крыш достает! И у него, говорят, все такое… громадное… Вот бы посмотреть! И где, интересно, он живет? — мечтательно спросила толстуха с имбирем.

— Днем по базарам ходит, а вечерами в Рыбьей слободе сидит. Туда никто не суется из-за рыбьей вони, вот он там и прячется. Точно знаю, что раджа велел его схватить! — сообщила торговка тимьяном.

— Болтают еще, будто он может заставить цвести полено, понимает птиц и разговаривает с обезьянами.

— Подумаешь! Мой брат, как накурится, тоже с кошками шушукается, — отмеряя имбирь, заметила толстуха и вдруг испуганно зашикала на других: — Тише, брамин идет!

По базару шествовал брамин с охраной. Его надутое лицо отсвечивало салом, а брюхо выпячивалось, как у свиньи на сносях. Он важно указывал на товары. Охрана хватала их с лотков и кидала в тележку, которую катил молодой служка, похотливо глазеющий на торговок. Денег никто не платил и не требовал. Рожа брамина была так отвратна, что бесу захотелось плюнуть в нее или обжечь докрасна.

Но тут, словно услышав его мысли, какой-то веселый когтистый дух сорвался с молотого перца, оседлал шмеля и направил его на брамина. Жук от ужаса стал жалить брамина в щеки. Поднялся шум и гам. Брамин ревел, как бык на мясобойне. Охрана начала махать палками. Откуда ни возьмись, взметнулся вверх еще один дух, уцепился на лету за воробья. Тот зашелся в чириканье и, пытаясь сбросить с себя кусачего гада, вращая крыльями, упал на служку и угодил клювом ему в глаз. Служка рухнул на землю. Повалилась и тележка. Поднялся гогот. Люди стали под шумок растаскивать рассыпавшуюся снедь. Охрана не знала, что делать — спасать товары, ловить воров, успокаивать брамина или поднимать раненого служку.

Шмель, изнемогая под когтистым духом, умолял отпустить его:

— Жжет-жжет-жжет!.. Тяжжжжелый!.. Сжжжжалься!..

— Лети к черту! — отпустил дух-весельчак мохнатого дурня и нырнул в мешок с корицей. Туда же юркнул и второй дух, бросив искусанного воробья кончаться в пыли под ногами охраны.

Поглазев на эту суету, бес поплелся в Золотой угол, где было чисто, но шумно: гремели молотки, звенел металл, гомонили перед смертью гвозди, шумно вздыхали аметисты и топазы, навеки вгоняемые в оправы и браслеты. Лавки под охраной двойников, которые особо плотным кольцом окружали прилавки. Золото слепило глаза, отливало краснотой. Зазывалы кричали:

— Золото — пот солнца! Оно греет и светит!

Вот глупцы! Кто же не знает, что золото — это помёт царя Бегелы, который без конца испражняется на своем дырявом троне! Но царь стар и болен, иногда он тужится, что есть мочи, но золота нет, и тогда надо ждать крови, войн и большой жатвы со жратвой.

Бесу стало не по себе от металла. Все железное опасно: оно крепко, как камень, никого не слушает и норовит поранить живое. Обрушив груду блюд, бес увильнул от настырных двойников, выскочил из рядов и, морда к морде, столкнулся с веселыми духами, напавшими на брамина. Сейчас они деловитой трусцой спешили куда-то под прилавками. Когтистый дух по кличке Коготь не забывал на ходу царапать торговок, а другой, кусачий Зуб, хватал их за груди и носы, когда они нагибались посмотреть, что за кошки повадились шнырять под ногами.