«Что мы можим сделать?»

Франческа повернулась к Никодимусу. «Боюсь, ничего. Только обеспечить ему покой и молиться».

«Ты уже видила? В своем прагнозе?»

Франческа покачала головой. «Он может справиться… Но смертельная опасность все равно никуда не уйдет».

Никодимус кивнул горестно и только обнял ее покрепче.

Час спустя два матроса доставили их на шлюпке к причалу, где уже выстроились волшебники, и гостей с положенными у академиков церемониями препроводили в белокаменную цитадель с зелеными коврами газонов. Пока Франческа отдавала указания, как лучше перевезти Шеннона, Никодимус беседовал с деканами и сановниками.

Когда Франческа вернулась к процессии, Никодимус разговаривал с двумя волшебниками рангом пониже – высоченным верзилой и другим, явно моложе, с редеющими каштановыми волосами.

Верзилу, как выяснилось, звали Джон Звездопад, но это сейчас, а раньше он именовался Простаком Джоном и жил в одной башне с Никодимусом и другими какографами Звездной академии. Второй, Деррик, тоже какограф, присутствовал когда-то на первом и единственном проведенном Никодимусом занятии. Оба перебрались в цитадель Звездопада, когда Звездную академию прибрала к рукам антипророческая фракция. Франческа, хоть и не чуяла под собой ног от усталости, была рада встретить кого-то из прежней Никодимусовой жизни.

Какографы, между тем, готовы были предаваться воспоминаниям и наверстывать упущенное за годы разлуки хоть до утра, но услышав, что Шеннону хуже, Джон с Дерриком тотчас заторопились к своему бывшему наставнику.

Никодимус охотно бы к ним присоединился, однако его и Франческу высокие чины потащили на долгий и скучный торжественный ужин.

Когда удавалось выкроить минутку между разговорами с волшебниками, Никодимус рассказывал Франческе про уже замеченные им в новом прибежище интриги. Одна клика, подкупленная Астрофелом, похоже, установила за ним слежку, тогда как другая шпионила за Вивиан. Кто-то из деканов шепнул, что Вивиан опустошает астрофельскую казну, строя грамматические школы и – зачем-то – печатные станки. Что побудило ее вкладывать огромные средства в производство немагического текста – загадка.

Когда отзвучала последняя речь и был провозглашен последний тост, Франческу с Никодимусом проводили в отведенные им покои – целый этаж в самой западной из башен. С балкона открывался вид на островные леса и бушующий за ними океан.

Шеннона уложили в одной из комнат на попечении двух служителей. Видя, что даже радость от встречи с Джоном и Дерриком не особенно его взбодрила, Франческа дала старику немного спиртовой настойки иксонского опиума – для смягчения кашля и в качестве снотворного. Никодимус остался с бывшим учителем, а Франческа добралась до пуховой перины, о которой мечтала весь день.

В полусне ее одолели беспокойные мысли о собственном организме. Если сверхъестественное восприятие времени мало-помалу возвращалось, то физических признаков обретения былого драконьего величия Франческа за собой не наблюдала. Она видела варианты будущего, в которых способности восстанавливались, и видела такие, где все оставалось как есть.

Как вернуть утраченное, она не знала, но сейчас это ее не тяготило. Франческа чувствовала, что все силы организма брошены на что-то другое – наверное, на заживление.

Потом ее ненадолго вырвал из сна забравшийся под одеяло Никодимус. Сразу стало жарко, и Франческа отодвинулась подальше, на прохладные простыни, заснула – и села рывком, когда кто-то потормошил ее за плечо. Вокруг разноцветными огоньками сыпались сбивчивые слова. Говорил один из служителей, приставленных к Шеннону. Что-то стряслось.

Вскочив с постели, Франческа кинулась в комнату старика. За окном по-прежнему мерцали звезды. Шеннон часто дышал, бормоча что-то зеленое, холодную кожу покрывала испарина, неровный лихорадочный пульс едва улавливался. «Што случилос?» – замаячил прямо в воздухе золотистый вопрос. Оглянувшись, Франческа увидела в дверях Никодимуса.

Она положила руку Шеннону на грудь и почувствовала биение сердца. «Боюсь, инфекция проникла в кровь. Сосуды расширяются от шока. Поговори с ним, проверь, не бредит ли он».

Никодимус присел у кровати, между ним и Шенноном замелькали тусклые пятна. «Трдуно разо брать. Кажеться, говорит о своей жыне. И исчо, что ему холадно».

Франческа укрыла Шеннона еще двумя одеялами. Он дышал все труднее. Обернув краем пледа руку старика, Никодимус сжал его ладонь. «Што мы можем зделать?»

«Ничего хорошего, любовь моя», – закусив губу, призналась Франческа и принялась составлять два обстоятельных абзаца, но заметила, что Никодимус прячет от нее лицо. Дописав, Франческа присела на кровать с другой стороны. Шеннон заворочался беспокойно. Она взяла его за руку.

Никодимус не двигался, только один раз вытер глаза. Франческа притворилась, что не видит.

У смертного одра Франческа всегда чувствовала непроницаемую преграду между собой и совершающейся трагедией. А теперь, глядя на ворочающегося в полузабытьи Шеннона, Франческа вдруг отчетливо осознала, что отчасти все так же смертна. И когда-нибудь тоже будет таять на глазах в последние минуты.

Сердце разрывалось от желания что-то предпринять, помочь, найти спасение в работе. Франческа сжала в руках два абзаца с описаниями дальнейших действий. Выбирать между ними должен Никодимус, не она. Франческе отчаянно хотелось сунуть ему оба текста и потребовать, чтобы он прочитал, решил сделал что-то. Она силой заставляла себя ждать, давая Никодимусу время побыть наедине со своим горем. Прошло, наверное, четверть часа. По ощущениям словно вечность. Шеннон забормотал что-то коричнево-оранжевое.

Наконец Никодимус повернулся к наставнику. Мокрое от слез лицо с дрожащими губами было похоже на маску. Перепуганный ребенок, гротеск, разрыв сердца…

И тогда у Франчески самой чуть не разорвалось сердце от внезапного осознания: этому горю делом не поможешь. Даже если сейчас она захлопочет вокруг Шеннона, то лишь отсрочит страшную истину – однажды вот так умрет Никодимус, и уже ее лицо станет гротескной маской перепуганного ребенка.

Никодимус вытер слезы. «Какие у нас ворианты?»

Франческа, помедлив, протянула ему первый абзац: «Я могу проткнуть заклинанием его берцовую кость, восполнить потерю жидкости в расширенных сосудах и молиться, чтобы ему стало лучше до того, как от недостатка крови откажут почки или кишечник». Дождавшись, когда Никодимус дочитает, она передала ему второй: «Либо я могу дать ему настойку опия, чтобы смягчить страх, успокоить дыхание и облегчить уход».

Никодимус дочитал. И отвернулся снова.

Франческа не выдержала. Вскочив, она принялась мерить шагами комнату, утирая глаза рукавом. Двое служителей, удалившихся в коридор, поглядывали на нее с ужасом. Она хотела что-нибудь им сказать, и тут перед глазами мелькнул лавандово-белый сполох ее имени. Франческа обернулась.

Никодимус держал на ладони вопрос: «Если проктнеш, каковы шансы на паправку?»