Сейчас острожники занимались важнейшим делом – они отъедались настряпанными пирогами, что пекли туземки всю ночь под надзором единственной русской казачки, прибывшей сюда из далекого Якутска.

На пять получилась сдоба – тут тебе и расстегаи с начинкой из лосося, свежего и соленого, пироги с сохатиной, маленькие пирожки с дичиной, картошкой, прожаренной в луке печенью и морковью, с подрумяненной хрустящей корочкой в шкворчащем на сковороде жире. Исходивший от блюда запах был таков, что заставлял поглощать их в неимоверных количествах. Требовали еще и добавки – про вкус овощей поселяне давно забыли…

– Так что за сон, Алеша? – Григорий лениво поковырялся пальцем в блюде с тремя пирожками и выбрал наудачу один. Откусил половину и чуть не заурчал довольным котом – начинка была с обжаренным луком.

– Будто я вместе с казненным князем Барятинским, Пассеком и другими гвардейцами сидим с Петром Федоровичем в комнате. Закусываем, выпиваем – стол накрыт обильно. Лето, окно открыто – благодать. Я в окошко-то и выглянул – вроде Ропшинский дворец то был, брате…

Григорий непроизвольно вздрогнул – Ропшу называла княгиня Дашкова ему раньше. И чуял он тогда, что неспроста такая многозначительная оговорка с ее стороны. Ох, неспроста!

Алехан осекся, вытер рукавом вспотевший лоб, замялся в нерешительности. Григорий с удивлением посмотрел на брата – тот сам не походил на себя, ведь никогда еще не мямлил.

– Не Петр Федорович это был…

– А кто? – воззрился старший брат в изумлении.

– А т о т, голштинец, крикливый и вертлявый. Глазенки так и бегают, ручки трясутся. Дух покойного деда, великого императора, не впитавший, так я мыслю…

Алехан непроизвольно оглянулся – мало ли кто к разговору прислушивается. Но нет, все были сильно заняты жевательным процессом. Да и гул от разговоров стоял такой, что их беседу и расслышать вряд ли кто мог. Но на всякий случай Алексей Орлов приглушил голос чуть ли не до шепота.

– Тут он сцепился с Пассеком, потом с Барятинским. А покойный князь ему и говорит: «Ты что сказал, петух голштинский?» А я рядышком сижу, а пальцы так и гнутся – хочу за шейку голштинца взять да набок свернуть. И желание таково, что удержу от него нет!

– И что? – Григорий наклонился за столом, чуть ли не коснувшись носом раскрасневшегося лица брата.

– Князь и кинулся с вилкой в руке, а сзади Пассек навалился. Ну, тут и я решил в этом деле поучаствовать, схватил его за шею!

Алехан затряс могучей ладонью, лицо исказила гримаса, где отвращения было больше, чем наслаждения.

– И что? Придушил? – Григорий усмехнулся.

– Като не дала. Откуда она появилась, я так и не понял. Закричала. Тут мы и остановились. А потом дед его появился, высокий, с кошачьими усиками, а с ним Меншиков, бугай тоже изрядный. Князь как их увидал – завизжал так, что уши чуть не оглохли насмерть. Император Петр Алексеевич его сграбастал и в окно вышвырнул – а там темнота полная, день разом окончился, навалилась глухая ночь.

– Ни хрена себе?! – только и сказал Григорий, забыв про не доеденный им пирожок.

– Князь разом и сгинул, только вой долго доносился, будто его на сковороду раскаленную посадили.

– А ты, брат?

– А что я? Отвозили нас пинками, все ребра пересчитали. А потом Петр Алексеевич пальцем пригрозил, смотрите, мол, у меня, не балуйте больше. А Меншиков и добавил – служите верно царю Петру Федоровичу, а то второй раз мы вам все напрочь поотрываем и к князю отправим. Я чуть не помер от страха, хорошо, что сон это был…

– А дальше?

– А все, братец, на том сон закончился, а я полотенце извел, холодный пот вытираючи. До сих пор трясет. И почему именно в Ропше дело-то было? Никак не пойму…

– Катька Дашкова мыслила после ареста увезти Петра Федоровича туда с гвардейцами, среди которых написала тебя, князя, Пасека, Бредихина и других. По оговорке ее понял, что там вы должны были убить его в пьяной драке. Прямо так она не сказала, но мысль такая, ее потаенное желание вроде прозвучало яснее ясного.

– Угу, – только и отозвался Алехан, взял пирог размером с половину полешка и одним махом откусил чуть ли не треть, кое-как запихав в рот.

– Судьба против нас была, брат, – глухо сказал Григорий. – Но одно мы сделали – наш император другим стал, теперь пользу принесет державе Российской немалую. А мы здесь – целы и здоровы, свободны. О нас не забывают, да и мы сами не в праздности пребываем. Так, брате, все, что ни делается, – к лучшему. Уберег Господь нас от греха тяжкого!

Гречиничи

– Ваше императорское величество! К вам генерал-поручик Суворов!

В освещенный одинокой свечой походный шатер чуть ли не вприпрыжку зашел маленький вихрастый генерал с дрожащим хохолком на голове. Хотя маленький не то слово – для него, прежнего, да, а вот для Петра Федоровича нет – тот был вровень ростом.

– Что турки, Александр Васильевич? – Этот вопрос настолько тревожил Петра, что тот не ложился еще спать, хотя сон буквально одолевал его, заставлял слипаться глаза.

– Стоят на месте магометане, батюшка. Даже разъезды сюда не посылают, хотя до них токмо семь верст всего.

– Ты бы на их месте давно пал бы на нас, как снег на голову?!

– Так то я, государь, а то они. Не понимают нехристи, что мы сейчас на марше колоннами растянулись…

– Или боятся нас, после двух-то поражений?!

– В опаске стоят, батюшка, прав ты! Нам бы их самих с ходу атаковать, но марш утомительный, арьергард еще на подходе.

– Учить войска надо к маршам долгим, тогда такое им по плечу будет, – Петр улыбнулся. Он хорошо знал, что козырной картой Суворова были именно такие стремительные нападения, когда войска за сутки совершали переход на полсотни верст, а то и более, и внезапно обрушивались на совершенно не готового к сражению противника, наивно полагавшего, что русские где-то очень далеко от него. Хотя был один момент, про который редко писали историки. Потери в людях на таких маршах в войсках Суворова намного больше несли, чем потом, в ходе самого ожесточенного сражения.

– Ложился бы ты почивать, батюшка, ведь устал ты, – почитание в голосе Суворова искреннее, генерал перед ним никогда не лукавил.

– Погодить надобно чуток, потом и прилягу. – Петр непроизвольно зевнул, ему мучительно хотелось заснуть, тем более опасаться было нечего – встреча с «дедушкой» уже состоялась и вдругорядь вряд ли будет.

– Да нечего годить, государь! Я за всем присмотрю, войска устрою! – генерал прямо настаивал под видом просьбы, и Петр сломался. И вправду – зачем бодрствовать, если сам Суворов командование принимает. А там и Румянцев подойдет. Поспать не просто надо, а хорошо выспаться, ибо завтра ночью баталия состоится, та, которая в историю вошла, вернее, войдет под именем Кагульской!

– Хорошо, Александр Васильевич. Ну, вы уж смотрите! – Петр вздохнул, кивком отправил генерала, а сам тут же завалился на койку, с наслаждением вытянул ноги, и не прошло и пяти минут, как он крепко спал…