– Ты уж один почитай письмецо, Гриша. А указ государев мы в крепости оставили – там он должен лежать, сюда не стал везти, боязно. Бумага-то важная. Посиди один, а я тут по острогу пройдусь, посмотрю, что к чему. Да и людишек своих проверю…

Алексей Орлов стоял у навеса, молча крутил в могучих руках тяжелую форму для литья пуль. Даже кузница имелась в остроге, пусть неказистая, но зато свинец и железо – в достатке.

Но кузнец, как и священник, сейчас отсутствовал: почти все мужское население в два десятка человек трудились на прииске – мыли столь нужное золото. Еще полдюжины – караульные, брат Григорий да немощный, что жестоко в ледяной воде настоялся, находились в острожке. И баб с детишками, туземцев местных, душ сорок – вот и все население.

Русских только полтора десятка – гвардейцев бывших да их дворовых мужиков, что верно за господами за тридевять земель отправились.

– Любуешься, брат? Так мы сами тут пули льем к нашим фузеям. Хорошие штуки государь придумал – на триста шагов точно бьют…

– Ты из новых винтовальных ружей постреляй, чудо прямо-таки! Царская задумка! Я тебе два десятка привез, да капсюлей ящичек, да мешок пуль – надолго хватит.

– Чудо, говоришь? – Григорий скептически хмыкнул.

– Не лыбся, брат. Сия винтовка стоит того, чтоб чистым золотом по весу за нее брать!

– Тогда проверим прямо сейчас. Два выстрела дать уже нужно – пора вечерять, хватит золото мыть. И где твоя фузея?

– Кузьма! – Алехан повернулся к стоящему поодаль казаку, своему порученцу и помощнику. – Принеси новую фузею, ту, что брату моему отобрана, да барабан с патронами поставь.

Казак кивнул, и не прошло минуты, как Григорий крутил в руках странноватую фузею. Что к чему он сразу разобрался, тем паче раньше доводилось смотреть на туринскую барабанную фузею. Хорошая штука, только после каждого выстрела нужно крутить барабан, подставляя зарядную камору, да в замок порох подсыпать для нового выстрела. Но тут было иное – калибр намного меньше, мизинец не пролезет, замок вверху отсутствовал, зато каждая камора была сквозная, и в нее вставлялся латунный длинный цилиндр.

Григорий быстро сообразил, что это ружейный патрон, только не бумажный. С одной стороны виден кончик вытянутой пули, а с другой имелся тонкий чуть выступающий шпенек.

– Здесь порох подсыпать не надо, – объяснил Алехан, поймав вопросительный взгляд брата. – Боек бьет по шпеньку, то есть капсюлю. А в том «гремучий камень», что от удара загорается и порох поджигает.

– Ух ты! Не ведал я, что такое есть. За морем покупают?

– Да нет. На Урале где-то нашли и место в тайне держат – мне о том Игнат сказывал.

– И правильно делают! А то прознают пруссаки или османы, хлопот потом не оберешься!

– Барабан крутить не надо, он сам после выстрела повернется. Механик Кулибин механизм хитрый сделал, сам взводится. Ничего сложного. Если сломается, то есть запасец деталей всяких, отремонтировать можно. Да и механикус толковый с бригом прибыл, с женкой своей, я их в крепости поселил, дом построил, все честь по чести. Винтовки поломанные исправляет. А гильзы мы сами заново снарядить можем. На каждую винтовку всего три десятка патронов отпущено, так что гильзы собирать нужно, чтоб ни одна не пропала. Дорогие весьма, стенки толстыми – вначале каждую отливали, а затем сверлили.

– Тогда проверим фузею сию. Куда стреляем?

– А вон, Гриша, валун у скалы видишь? Туда и стреляй. Пуля из камня искры выбьет, мы и увидим.

– Ты что, сдурел? До него сотен шесть шагов!

– А ты на чурку встань, ствол между бревен частокола в бойницу сунь и стреляй смело.

Григорий хмыкнул, встал на чурку, вставил ружье в щель и долго прицеливался. Выстрелы прогремели почти слитно. Старший брат тут же спрыгнул с чурбачка – лицо было несколько озадачено.

– Нет, за эту винтовку нельзя брать золотом по весу! Разорительно! Надо втройне брать – она того стоит. Ну, ничего, мы его много намыли, с царем по-царски расчет держать будем!

Гречиничи

Яркий, ослепительный свет ударил по глазам. Зажмурившись, Петр услышал непонятный нарастающий гул. Через мгновение он узнал голоса церковных колоколов. Сквозь переливы маленьких особенно выделялся большой набатный колокол. Его оглушающий звон отзывался в голове, заставляя вибрировать каждую клеточку тела. Колокола пели, растворяя его в себе, унося за собой. Закрыв глаза, он ощутил, что теплый душистый весенний ветерок, подхватив, влечет его вслед за этим колокольным маревом.

Над ним проплывало прозрачное голубоватое весеннее небо, подернутое чуть игривыми облачками, на мгновение скрывавшими начинающее набирать жизненную силу солнышко и уносившимися вдаль за горизонт.

Так же как и эти облачка, он легко парил над землей, всей душой вбирая в себя ее дыхание, прислушиваясь к шепоту дрожащих веточек берез с влажными, чуть распустившимися нежными листочками, узнавая себя в журчании прыгающих по камешкам ручейков, взмывая ввысь вслед за птичьими трелями, пропитываясь теплым паром не успевшей остыть пашни…

Родная земля, как нежная и любящая мать, ласкала его, даря ему свое тепло и силу. На мгновение Петр ощутил себя частью чего-то необъятного. Ощущение причастности к чему-то необъяснимо могучему и волнующему захлестнуло его. Острая потребность защитить и уберечь это нечто, сильное и безжалостное, как порыв ветра, с корнем выворачивающий вековые деревья, и в то же время хрупкое и ранимое, как ночная бабочка, как распускающийся бутон, затмила все его мысли и чувства.

Ему стало легко и спокойно от того, что он нашел наконец тот смысл, ту цель, которые он так долго, даже не осознавая для себя самого, искал. Словно кто-то невидимый стряхнул с его души всю накипь, переворошил всю начинку, укрепил стержень. Тот незримый стержень, на который нанизываются нравственные и моральные ценности души, поступки, мысли и устремления. И от того, насколько он крепок, а зачастую есть ли он вообще, зависит многое: и то, как человек проживет свою жизнь, и то, что он оставит после себя.

Внезапно колокола стихли. И тут Петр опомнился – он же видел уже этот огромный храм, прекрасный и белоснежный, на мгновение скрывший солнце, клонящееся к закату. Выглянув вновь, оно нестерпимо заискрило, заблистало на золоте куполов, поглотив в раскаленном золоте небо и землю.

– Так я уже видел все это, – пробормотал Петр. – Прошлый раз, во сне. И потом, когда «дедушка» во второй раз явился со своим Алексашкой. Они… Твою мать! Да вон они, только подумать стоило!

В сгущавшихся сумерках Петр увидел два силуэта, вышедших из темноты. Старые знакомые, только император без трости, а Меншиков идет не рядом, а чуточку отстав.

– Здравствуй, внук! Почто от меня прячешься? – У Петра Алексеевича хищно ощерились кошачьи усики, но голос был на удивление мягок. Но с обидой затаенной, видимой.