заявлял, что тот, кто лечит, и сам должен лечиться. В результате Петерсон принял шесть пилюль и последствия такого «лечения» не замедлили сказаться.

На следующий день Чака, узнав, что Фаруэлл и Петерсон собираются возвращаться в Наталь, собрал все войска, что были поблизости — мужские и женские полки, общим числом 25 тысяч. Начались танцы, а в перерывах — выставка скота. Люди расцвечивали себе лица черным, красным и белым цветами. Потом король пожелал, чтобы его люди увидели чудо — белых людей. Он сказал, что мы подданные короля Георга и вспомнил о каком-то белом человеке, который спасся после кораблекрушения три года назад и которого приговорили к смерти соседи — подданные вождя кваби, потому что приняли его за злого духа, вышедшего из моря.

После этих слов мы удалились к себе в палатку. На следующее утро Фаруэлл и Петерсон пошли прощаться с Чакой. Вскоре они уехали, а я остался со слугой готтентотом. В полдень Чака прислал мне 12 быков, а сам велел передать, что удаляется в другой крааль за 15 миль. Но через сутки он прислал за мной гонцов и по прибытии спросил, видел ли я где-нибудь еще такое скопище быков и коров. Я пересчитал — их оказалось 654. Чака в недоумении спросил, как мне удалось насчитать так много, ведь у меня всего десять пальцев! В конце концов они решили, что я вообще не считал, а переводчик никак не мог объяснить Чаке, как можно считать без помощи пальцев.

Потом Чака завел разговор о дарах природы. Главный белый человек дал нам много — одежду и искусство, но не дал основного — черной кожи. Вместо этого мы вынуждены одеваться, чтобы скрывать свою белую кожу, которая явно не радует глаз. Он уверен, что за черную кожу мы без сомнения отдали бы всю свою одежду и вещи.

Он спросил, что делают у нас из кожи, и когда я назвал обувь и некоторые другие вещи, Чака заявил, что это еще одно доказательство невежества белого человека: у них же шкура считается самым главным и важным предметом для изготовления щитов. Щит, если погрузить его в воду перед атакой, становится непробиваемым даже для наших пуль, а пока ружья перезаряжаются, воины подскочат к нам в два счета и сойдутся в ближнем бою. Мы, не имея оружия, конечно, бросимся бежать. Но мы не умеем бегать, как его воины, и все попадем в плен.

Я не счел возможным перечить ему, так как не знал его языка, а переводчик, от которого я зависел, не мог найти в себе мужества переводить аргументы, которые могли прийтись не по душе королю… И я вынужден был признать все его доводы…

До позднего времени я рассказывал ему об Англии. Он с юмором воспринимал сведения о наших правах и обычаях. Выразил отвращение по поводу тюремного заключения за преступление. Это, сказал Чака, самое страшное наказание из всех, которые существуют на свете. Если виновен, надо убить. Если подозрение только коснулось — надо отпустить, ибо сам арест уже будет предупреждением на будущее. Весь следующий день продолжались танцы, а когда стемнело, вождь приказал людям принести связки сухого камыша и осветить «сцену». Потом вдруг я услышал вопли и свет мгновенно погас, начались паника и крики. Оставив Майкла и Джекоба возле хижины, я пошел узнать, в чем дело. Мне намекнули, что во время танцев Чаку зарезали. Я сразу же вернулся, чтобы позвать Майкла и застал его кричащим «ура!» — бедняга по ошибке принял суматоху за кульминацию праздника. Я приказал ему принести лампу и ромашковую настойку — единственное, что у меня было.

Всеобщая паника достигла предела. Мы втроем пошли к королевской хижине, думая обнаружить там Чаку. Пока мы пробирались сквозь толпу, у Джекоба начался эпилептический припадок, и я лишился переводчика. Возле хижины Чаки стояла непроходимая толпа. Моя лампа погасла. Женщины из сераля были близки к безумию. Они тащили меня то в одну, то в другую сторону. Положение было критическим.

Я сделав попытку войти в хижину, где, как я думал, находился Чака. Но тут мужчина со связкой тростника схватил меня за руку и потащил в сторону. Ему стал помогать другой. Мы пробежали минут пять, и я увидел вождя в соседнем краале. Тут же промыл ему рану раствором ромашки и перевязал ее. Он был ранен ассегаем в левую руку и лезвие прошло под ребро слева. Случайно оно не задело легкое, но крови было много. Его собственные лекари, хорошо разбиравшиеся в резано-колотых ранах, сразу же дали ему рвотное и слабительное, а потом промыли рану отваром из кореньев. Кроме того, они попробовали кровь из раны, чтобы убедиться, что ассегай не отравлен.

Чака метался и кричал всю ночь. Крики и вопли снаружи стали невыносимыми. Утро явило ужасающую картину. К счастью, у меня не хватает красок описать все происходившее. Толпы все прибывали. Люди давили друг друга. Многие лежали без сознания от перевозбуждения. Кто-то умер от разрыва сердца. Женщины рвали волосы, раздирали ногтями кожу, срывали медные кольца. Я был занят оказанием помощи и не видел заключительной сцены, когда люди стали убивать друг друга.

Скоро стало известно, что ранено еще шесть человек теми, кто покушался на Чаку. Предполагали, что их послал Звиде, король ндвандве — единственный сильный противник Чаки. Два полка отослали на поиски злоумышленников. Вскоре очень кстати прибыли лекарства, отправленные Фаруэллом, и я обработал раны еще раз.

Четыре дня положение оставалось очень серьезным. На пятый началось улучшение. Вернулись те, кто пошел на поиски врагов, и принесли тела троих, убитых в буше. Якобы это были убийцы. У них отрезали правое ухо. Тридцать тысяч человек прошли мимо, и каждый ударял тело палкой и бросал ее тут же. Понятно, что от жертв ничего не осталось. Уши сожгли на большом костре посредине крааля, и Чака нашел в себе силы подняться и выйти наружу.

С момента покушения по зулусским обычаям вступил в силу запрет на носильные украшения, мытье тела, бритье, и ни один мужчина, у которого была беременна жена, под страхом смерти не имел права подойти к Чаке. Все плотские грехи наказывались безжалостно, и несколько человек было за это убито. Индуны в своих краалях приносили скот в жертву духам».

Совет индун совершенно верно определил мотивы покушения — оно явно было связано с недавней смертью Звиде и явилось обрядом очищения — ихламбо, который совершил его сын и наследник Сигуньяна.

На следующий день после