Цуруко редко звонила по телефону, но если уж звонила, то способна была разговаривать часами. Едва исчерпав одну тему, она принималась за другую — и так без конца. Казалось бы, они уже обо всём договорились, но нет — Цуруко нужно было ещё многое обсудить с сестрой, начиная с того, как ужасно, что Юкико и Кой-сан всё ещё не замужем («Право же, мы не сможем глядеть людям в глаза!»), и кончая тем, какие подарки поднести родственникам в память о покойных родителях.

— Ну что же, тогда до послезавтра… — сказала наконец Сатико, дождавшись момента, когда на том конце провода наступила короткая пауза.

Обмолвка Цуруко о том, как тягостно ей будет выставить на всеобщий показ незамужних сестёр, показалась Сатико знаменательной. Без сомнения, Тацуо озабочен этим не меньше своей жены. Возможно, здесь следует искать одно из объяснений непонятной сдержанности, которую с некоторых пор проявляют в «главном доме» в связи с поминальными обрядами. Должно быть, сестра с зятем надеялись, что к нынешней годовщине хотя бы Юкико будет уже просватана. Увы, — в свои тридцать три года она всё ещё зовётся «барышней», и это при том, что двоюродные сёстры, которые намного её моложе, давно уже замужем, а кое-кто из них успел даже обзавестись детьми.

Ещё в тридцать первом году, когда отмечали семилетнюю годовщину смерти отца, Цуруко и Тацуо было тяжело выслушивать комплименты родственников по поводу того, что Юкико (ей было тогда двадцать пять лет) «ни капельки не постарела». Каково же будет им слушать это теперь! С тех пор Юкико мало изменилась и меньше всего думает о том, что двоюродные сёстры её обскакали. Но от этого родня, наверное, жалеет её ещё больше и винит во всём «главный дом»: слыханное ли дело, чтобы такая красавица до сих пор сидела в девушках! Должно быть, родители на том свете слезами обливаются… Сатико искренне сочувствовала Тацуо с Цуруко, тем более что в душе считала себя виноватой в не меньшей степени, чем они. И всё же, если она и страшилась предстоящей встречи с родственниками, то по причинам, не имеющим никакого отношения к Юкико.

Дело было в Таэко, в очередной перемене, которую стала претерпевать её жизнь в последнее время.

После смерти Итакуры она ушла в себя и, казалось, полностью утратила интерес к жизни. Однако это длилось недолго, всего с полмесяца, а потом она вдруг воспрянула духом, ожила. Без сомнения, внезапная смерть любимого человека, ради которого она была готова пожертвовать всем, глубоко потрясла её, но Таэко была не из тех, кто способен без конца хандрить и жалеть себя. Она взяла себя в руки, начала снова посещать уроки шитья и вскоре стала — по крайней мере внешне — такой же деловой и энергичной, как всегда. Сатико была восхищена её самообладанием. «Ты только подумай, — говорила она мужу, — перенести такой удар, и не повесить носа, не раскиснуть… Да, Кой-сан — удивительный человек… Я бы так не смогла…»

Однажды — это было в середине июля — Сатико пригласила свою приятельницу, г-жу Куваяма, пообедать у «Ёхэя». Не успели они усесться перед стойкой, как старик объявил Сатико, что только что звонила её сестра и просила зарезервировать для неё два места на шесть часов. Сатико не представляла себе, откуда Таэко могла звонить и для кого предназначалось второе место. «Не так давно Кой-сан была у нас с каким-то господином», — сказал молоденький паренёк, помощник Ёхэя. Сатико очень удивилась и, не будь рядом г-жи Куваяма, расспросила бы его поподробнее, но сейчас, ей ничего не оставалось, как пропустить это замечание мимо ушей. И потом — ей отчего-то было боязно узнать, в чьём обществе появлялась здесь её сестра.

Распрощавшись с г-жой Куваяма, Сатико отправилась в кино посмотреть во второй раз понравившуюся ей французскую картину. Сеанс окончился в половине шестого. Если бы сейчас она подошла к ресторанчику Ёхэя, то смогла бы увидеть Таэко и её спутника. Но Сатико пересилила в себе это искушение и поехала домой.

Месяц спустя, в середине августа, в Кобэ начались гастроли Кикугоро, и Сатико вместе с мужем, дочерью и О-Хару отправилась в театр «Сётику». Таэко с ними не было она редко принимала приглашение пойти куда-либо вместе с семьёй. (Как раз сегодня, говорила она, ей очень трудно вырваться. Она непременно сходит, но в другой день.)

Выйдя из такси, Тэйноскэ и Эцуко ушли вперёд, а Сатико и О-Хару, не успев вовремя перейти улицу, ждали, когда пройдёт поток машин. И тут в одной из машин они увидели Таэко и Окубату. Ошибки быть не могло: дело было днём и ярко светило солнце. Молодые люди были увлечены беседой и, судя по всему, не заметили их.

— О-Хару, смотри не проговорись об этом хозяину и Эцуко, — в замешательстве сказала Сатико.

— Слушаюсь, — неожиданно серьёзно ответила О-Хару и потупилась.

Сатико нарочно замедлила шаг. Ей нужно было немного успокоиться, прежде чем догонять Тэйноскэ и Эцуко. В минуты сильного волнения у неё всегда холодели пальцы. Вцепившись в руку служанки, она срывающимся голосом, спросила:

— О-Хару, скажи мне, ты что-то знаешь?.. Кой-сан всё время где-то пропадает…

О-Хару молча кивнула.

— Что тебе известно, О-Хару? Он звонил Кой-сан? Ну же, О-Хару…

— Насчёт звонков я не знаю… — неуверенно пробормотала О-Хару. — Но вообще-то раза три я видела их в Нисиномии.

— Кого? Господина Окубату?

— Да… И Кой-сан тоже…

В тот момент Сатико не стала ни о чем больше спрашивать, но во время антракта улучила несколько минут, чтобы продолжить начатый разговор.

* * *

В конце прошлого месяца О-Хару взяла двухнедельный отпуск, чтобы ухаживать за отцом, который перенёс операцию по поводу геморроя и лежал в одной из клиник в Нисиномии. О-Хару каждый день возила ему из дома еду. От Амагасаки, где жила её семья, до Нисиномии она добиралась автобусом. Один раз она видела Окубату, когда выходила из автобуса в Нисиномии, а два других раза — когда стояла на остановке. Ей нужно было ехать в сторону Ноды, Окубата же, как видно, направлялся в Кобэ, потому что ждал своего автобуса на противоположной стороне. За автобусной остановкой, на которой стояла О-Хару, был небольшой тоннельчик. Как раз оттуда и появился Окубата. Потом он пересёк шоссе и вышел к остановке напротив. (В разговоре с Сатико О-Хару употребила старинное диалектное словечко «мамбо», которое означает «небольшой подземный проход», «тоннель» и которое теперь понятно разве только коренным жителям Осаки. Говорят, это слово попало в японский язык из голландского. К северу от остановки, где садилась в автобус О-Хару, тянулось железнодорожное полотно, под ним-то и был проложен этот подземный ход, такой низкий, что мужчине чуть выше среднего роста требовалось основательно пригнуть голову, чтобы не удариться ею о потолок.)

В первый раз О-Хару до того растерялась, что даже не поздоровалась с Окубатой, но тот приветливо ей улыбнулся, приподняв шляпу. Во второй раз автобусов долго не было. Некоторое время они молча стояли каждый на своей остановке, но потом Окубата неожиданно сорвался с места и направился через дорогу к О-Хару. «Однако же мы часто встречаемся», — сказал он и спросил, каким ветром её занесло в эти края. О-Хару объяснила: так, мол, и так. Выслушав её, Окубата улыбнулся и сказал: «Раз вы здесь бываете, милости прошу, заходите ко мне в гости. Я живу совсем рядом, вон там, за тоннелем. Вам что-нибудь говорит название «Иппон мацу» — «Одинокая сосна»? там я и обитаю. Вы найдёте меня без всякого труда. Так вы непременно приходите, я буду вас ждать!» Окубате явно хотелось ещё о чем-то поговорить, но тут подошёл её автобус, и она уехала. (Когда О-Хару о чем-либо рассказывала, она старалась припомнить до малейших подробностей всё, что говорила она и что отвечал её собеседник.)