— Другое дело, — удовлетворился слон. — На одной-то, конечно, трудновато.

— Обладает большими ушами, — перечислял дядя Паша, — и хоботом, образованным из губы и носа, который вследствие своей эластичности может принимать разнообразные формы.

— Вот тут я-таки позволю себе естественный вопрос, — сказал слон. — Хобот, он где кончается?

Дядя Паша не понял.

— Где ноздри, — сказал он.

— Нет, — сказал слон. — Где ноздри, это самоочевидно. С обратной стороны, где слон. Там где кончается хобот?

Дядя Паша не знал.

— Вот здесь уже слон? — спросил слон и показал на себе хоботом, что, в общем-то, ему ничем не грозило. — Или еще хобот? А здесь? — спросил он, показав дальше вглубь слона.

— Не знаю, — признал дядя Паша.

— Хорошо, — откомментировал слон. — Вернемся. Какие еще признаки вы собирались перечислить?

— Все уже, — сказал дядя Паша. — Ну, еще кожа голая. Набирает в хобот воду и живет в Африке.

— В Индии еще, — напомнил слон. — Так, значит, все? Прекрасно. Позвольте мне обобщить ваше описание. Слон — это минимум двуногое животное без перьев, часть которого может принимать разные формы, причем границы этой части невозможно установить с точностью. Вследствие чего соотношение этой части с целым остается крайне проблематичным. Так?

— Так, — сказал дядя Паша. — Вроде.

— Таким образом, — сказал слон, с удовольствием щуря умные глаза. — Слон — это нечто, способное в своей неопределенной части, в пределе равной целому, усваивать себе любые социально приемлемые формы. Оно живет в разных местах, везде упорно наливая в себя воду. И у него есть семья, которая любит его даже и такого. Вот что, дорогой незнакомец, вы имеете в виду, когда, стоя на балконе, беспечно произносите «слон». Вы подумайте, стоит ли пользоваться этим словом так вот огульно, или, может, вообще отложить его в пассивный словарь до разъяснения, от греха подальше?

— Я отложу, — обещал дядя Паша, судорожно сглотнув. — Отложу, вот крест.

— Вы поймите, дорогой, — вкрадчиво сказал слон. — Слон — это ведь не просто так, что вы вот вышли на балкон, а он тут стоит. Нет. Слон — это проблема самоопределения. Всякое познание неизбежно пользуется способом отрицания, это уж так повелось. Я — не стол, по тем и тем причинам, я не птичка-завирушка из-за того-то и того-то. Но если предмет, от которого вы хотели оттолкнуться, вдруг оказывается трясиной под цветами? Как же вы выберетесь? Кем же вы будете? Заметьте, мы взяли первое попавшееся — а ведь мало ли что тут могло попасться? Тут ведь муфлон мог стоять! у нас ведь есть один, его просто сегодня гулять не пустили за плохое поведение! Или даже сорокопут какой-нибудь! А? как тогда?

И тут дядя Паша, сместившийся по балкону правее, вдруг заметил по ту сторону слона что-то шевелящееся и с лопатой.

— Эй, — грозно сказал он, — ты там кто такой умный?

— Я-то, — сказали там, выходя на обзор. — Я что, я сторож.

— Так это ты, негодяй, со мной тут перетирал? — недружелюбно сказал дядя Паша. — А не он?

— Я, — безмятежно сказал сторож. — Ну, ты сам подумай. Если б слон разговаривал, его как загрузили бы аттракционами. Так он, может, и умеет, да помалкивает. Слоны, они тоже не дураки. Это можно было даже в определении отразить.

— А чего ты меня доставал своими определениями? — все еще негодовал дядя Паша. — Что ж ты, смеялся надо мной?

— Нет, ну как можно, — сказал сторож. — Просто молодость вспомнилась. Тень императора встала. Я ведь кандидатскую об этом писал. «Прогрессивное учение Аристотеля о логическом определении».

— Так ты философ? — переспросил дядя Паша. — А чего за слоном подбираешь? Это такой мысленный эксперимент или просто с природой сливаешься?

— Как ты скажешь, — ответил сторож, — вследствие эластичности. Платят больше, чем в вузе, — пояснил он, — а зоопарк такой же.

Дальше их разговор теряет для нас занимательность.

Генподрядчик с Прорабом шли по улице. «Ну, как там? — спросил Прораб. — Внизу?» Генподрядчик повел лицом. «Непросто», — сказал он. «Что делать будем?» — спросил Прораб. «Завтра что у нас, пятница? — спросил Генподрядчик. — Так вот, давай до завтра. Я чего-то устал». Кругом кипела вечерняя городская жизнь. Какой-то человек перебегал дорогу, налетевшее такси зацепило его за пуговицу и поволокло за собой, ударяя о столбы и урны с пыльными окурками. Он проволокся метров пятьдесят, все меньше протестуя, пока наконец такси не затормозило, таксист выбросился из него и побежал в дом культуры, убедительно прося убежища. Негодующие и стенающие люди обступили истерзанное тело несчастного, все в облупившейся краске от столбов и клочьях дряни; он, полузакрыв глаза, блаженно улыбался бледным ртом и шептал, что это правильно, это он расстроил своего отца, когда тот вернулся с военных сборов, и вот пришло заслуженное возмездие. С тревожным ревом подлетела «Скорая помощь», из нее выпорхнула медсестра в халатике, уютно шуршащем на ее розовом теле, села на грудь распластанного по тротуару несчастливца и, осторожно разжав ему зубы, вложила в рот зелененькую витаминку. Человек вздохнул и порозовел, его рука принялась неуверенно ощупывать свежие изменения на теле, включая медсестру. Раны ощутительно рубцевались. Медсестра утверждала, что человек должен на ней жениться, и спрашивала, чувствует ли он себя сейчас на это способным; он отвечал, что, кажется, чувствует, но, впрочем, еще одна витаминка ему бы не повредила. Витаминка была ему предоставлена. Медсестра настаивала при этом, чтоб он принял в браке ее фамилию, поскольку нельзя, чтоб ее род пресекся, а он просил хотя бы о том, чтобы взять двойную, причем, разумеется, ее часть будет на первом месте. Медсестра оказалась по фамилии Костяная, мужчина под ней был Эдуард Скакун, о чем предоставил паспортное свидетельство, фамилию Костяной-Скакун он с минуту пожевал во рту и нашел ее не лишенной размаха. Медсестра поднялась, отряхнула коленки и стала звать окружающих на свадьбу, в знак праздничной щедрости раздавая всем по витаминке. Генподрядчик с Прорабом специально сделали крюк, чтобы им не досталось. У одного мужчины, съевшего свадебный подарок, оконный карниз в руках превратился в целых два, и он поспешил домой, перегораживая улицу большой буквой Х из разъезжающихся карнизов и в сердце своем благословляя удачный вечер плохого дня. У другого кочан капусты в портфеле приобрел человеческие черты и принялся обещать такое, что выходит за рамки предпринятой нами работы. У третьего (им был таксист, осторожно вышедший из храма культуры под раздачу витаминок) отросли небольшие золоченые рога, что кажется для этого романа несколько однообразным. Сначала он стеснялся их и прятал под носовой платок, но потом старожилы вспомнили древнее пророчество, согласно которому человек с такими рогами некогда станет директором лыжного проката в соседнем квартале, и таксиста,