Великого Гончара. Другие говорят, Хару всё не мог найти себе жену по нраву, оттого пришёл указывать, какую надобно вылепить. А третьи говорят, у Хару была сестра, да ушла к Великому Гончару, оттого-то он отправился следом.

Что было дальше? Люди и в этом не сходятся. Одни говорят, Великий Гончар разгневался и сбросил Хару с неба, и там, где он упал, горы разломились, и появилась долина, и потекла река — кровь Хару. Другие говорят, Великий Гончар оставил храбреца на небе, и Хару всю жизнь выгребал золу из печи: хотел другую судьбу, получил такую.

А третьи говорят, Великий Гончар сжалился, вылепил его сестре новую жизнь, и двое сошли рука об руку и жили долго и хорошо, потому что Хару не испугался, потому что сделал, что мог, и больше того.

Поно поглядел на тяжёлые тёмно-серые комья над равниной. Смог бы он так? Говорят, многие пробовали, да больше никому не повезло.

— Послушай, — сказал ему Фарух. — Я понял, о чём песня.

— Только теперь понял? — печально спросил Поно. — Ведь я тебе уже давно сказал, о чём она…

Прежде перепалки со Светлоликим раззадоривали его, но больше спорить не хотелось. Не осталось надежды и смеха, а только отчаяние, такое же тёмное и беспросветное, как небо, такое же давящее и огромное.

— Она о каменных людях, — ответил Фарух так, как говорят о больших тайнах, и Поно вскинул брови. — Помнишь? «Первый лежит у разлива реки…» — там нам явилось видение, и там когда-то мой дед искал каменных людей по указке Чиньи. Я пел этим людям, и вдруг припомнил, что Добрая Мать сказала тогда: «Первый». Я много думал, и всё сошлось! Остальных мест я не знаю, только одно: «дремлет шестая у красных озёр». Здесь, близ Мараджи, есть красные солёные озёра!

— Не может быть! — сказал Поно и задумался. — Разве их было только семь? Всего семь каменных людей?

— Как раз столько и было! Вот что: озёра по пути. Мы поедем туда…

— Там же люди работают, добывают соль, — возразил Поно. — Разве они ничего не нашли бы?

— Если бы ты знал грамоту, как я, то мог бы прочитать о том, что прежде озёр было больше, но часть их давно иссохла. Я думаю, нам нужно к старым озёрам!

— Если бы я знал грамоту, я прочитал бы столько же свитков, сколько читал теперь, потому что до этой поры не видел ни одного! Где мне их было увидеть? А ты, ты мог бы сказать и раньше! Едем скорее — если отыщем другого каменного человека, он сможет показать нам путь в их город!

Небо осталось таким же тёмным, и ветер на равнине был холоден и сыр, но опять зажёгся и грел слабый огонь надежды.

Двое съехали с дороги, держа путь к горам, что лежали вдалеке. Горы были широки и оттого обманчиво невысоки. Казалось, в этом месте глина всё падала с неба, падала, растекаясь, и застывала неровно, пока не застыла холмами, и спины холмов побурели от близости небесной печи, и склоны поросли тёмно-зелёной шкурой до жёлтых подножий.

Фарух никогда не был здесь, только читал в записях, сделанных неясно кем — можно ли верить тому человеку? — и потому не знал точной дороги, и Поно досадовал, но заставлял себя молчать. А небо всё наливалось влагой, и тихий мелкий дождь посыпался с него — тот дождь, что будто не движется в воздухе и липнет к телу и к одежде, промачивая всё до костей, и попадает в нос с дыханием.

— Погляди-ка! — указал Поно, заметив на земле голое пятно.

После жаркой поры травы стали жёлто-рыжими, и земля здесь была жёлто-рыжей — не понять, где одно, где другое. Но в этом месте земля шла трещинами, полопалась, как корка на пересохших губах, обозначая дно солёного озера, от которого теперь ничего не осталось — только вдали, если приглядеться, светлая кайма, да каменистый берег с редкими пучками тёмных трав.

Двое слезли с быка и встали, оглядываясь по сторонам.

— Думаешь, то самое место? А где искать?

— Может, и там клали плиту… Осмотримся. Ты иди в эту сторону, а я в другую.

Но раньше, чем они успели разойтись, завеса дождя задрожала. На другом берегу, где кудрявился кустарник, появилась женщина с красной кожей. Она стояла, вскинув голову, величественная и нагая — только золото узорными нитями растеклось по запястьям, по лбу, животу и груди. Волосы, свалянные в жгуты и пропитанные красной глиной, спускались на плечи, и золото и жемчуг украшали их, и золотые серпы покачивались на концах и надо лбом. Не было в мире одежд, способных дополнить её красоту.

— Та, что была у меня — точно подделка, — тяжело дыша, сказал Фарух. — Мою сделали безволосой, и тело её прикрыли…

— Неужели раньше они ходили так? — спросил Поно, глядя во все глаза. — Она ведь женщина, и раздета! Как думаешь, она не пряталась, и все её видели? Я родился не в то время!

Фарух закрыл ему глаза ладонью.

— Ты мал на такое глядеть…

Поно отмахнулся, отступил на шаг, но когда вновь посмотрел на тот берег, женщина будто потускнела. Она чуть двинулась — золотые серпы качнулись, — глаза, обведённые тёмным, медленно окинули землю, золотые губы дрогнули едва заметно — и вся растворилась в дожде, в серой шепчущей пелене.

Не говоря ни слова, двое заспешили туда. Уже подходя, увидели вывороченный кустарник, и старый камень плиты — кто-то отволок его по земле в сторону, — и глубокую свежую яму. Фарух сел на камень, закусил губу, и глаза его внимательно и задумчиво рассмотрели всё вокруг.

— Кто-то ищет каменных людей, — сказал Поно, разглядывая следы сандалий, уже подпорченные дождём.

— Ищет, но не находит. Видишь, тут нет отпечатка их ног…

— Это я и хотел сказать! Но выходит, каменных людей здесь больше нет? Мы никого не найдём? Мы не узнаем дорогу…

Поно тоже закусил губы и отвернулся. Дождь моросил, покрывая лицо влагой — каплей больше, каплей меньше, вряд ли кто заметит, да наместник, может, и не осудил бы, но не было сил глядеть ему в лицо.

— Я спас тебе жизнь, — сказал Фарух, коснувшись его плеча, — и спас не для того, чтобы ты раскис, как глина под дождём. Вся наша жизнь — как ступени. Ты стоишь внизу и жалеешь себя и сестру, но поднимись выше, чтобы видеть больше. Беда грозит всем землям, всем людям этих земель. Как нам остановить кочевников, как остановить Бахари? Нужны союзники. Нужны хотя бы эти женщины,