В 4 г. н. э. Август предоставил Тиберию на десять лет трибунскую власть и, весьма возможно, сделал это прежде, чем усыновил его; Августу в предыдущий год на десятилетие продлили его провинциальное командование и империй. Это означало восстановление прежнего высокого статуса Тиберия, снова поднимавшего его до уровня, который прежде занимал только один Агриппа, но в это время доверенным лицом принцепса был его сын, но не зять. Разница существенная, так как не всякое новое положение оказывалось выгодно Тиберию. В 4 г. н. э. он перестал быть главой старой аристократической фамилии с полной свободой действий и стал младшим членом другой фамилии, признав верховную власть своего отца. Тотчас имущество Тиберия перестало быть его собственностью, а вместо этого стало частью богатства Августа, которым он мог распоряжаться по своему желанию. Точно то же самое относилось и к Постуму, так что остатки громадных имений Агриппы теперь перешли к его старому другу. Закон и традиция предоставляли значительные полномочия отцу римлянина. Он мог отречься от приемного сына, в то время как сын не мог отказаться от усыновления. Политическая независимость была утрачена вместе с финансовой; для сына римлянина было немыслимо и, безусловно, постыдно открыто противиться отцу.[666]

Тиберий каждый раз демонстрировал, что принимает свое новое положение серьезно и в продолжение оставшейся жизни вел себя по отношению к Августу и говорил о нем весьма почтительно. Ливия и ее сын, который теперь, само собой разумеется, был также сыном ее мужа, были, без сомнения, очень удовлетворены новым порядком и более чем вероятно оказывали закулисное влияние на принятие решений. Сам Август, однако, выиграл больше, чем кто-либо, и нет основания полагать, что его к этому ловко подтолкнули. Вместе с сыном средних лет, еще одним сыном-подростком и двумя внуками, усыновления дали ему близких помощников на ближайшее и отдаленное будущее, и число усыновленных, несомненно, обеспечивало ему защиту от дальнейших ударов судьбы, подобно тем, которые лишили его Гая и Луция. Кроме того, он приспособил членов своей собственной семьи к новому положению вещей и создал из них группу ближайших коллег. Тиберий обнаруживал усталость от непрерывных занятий, продолжавшихся до 6 г. до н. э., но в конце 4 г. н. э. он отправился в военный поход в Германию и затем остался там на действительной службе в течение следующего десятилетия. Его долгие годы бездеятельности, возможно, породили в нем новую склонность к работе, но даже в этом случае Август мог теперь руководить своим сыном и быть уверенным в его послушании, заставляя его всячески трудиться так же усердно, как когда-то он заставлял трудиться Агриппу.[667]

Новый порядок стоил Тиберию как тяжелого труда, так и независимости, и удивительная и беспримерная готовность зрелого блестящего аристократа согласиться на то, чтобы его усыновил другой – даже столь влиятельный, как принцепс – более всего объясняет замечание Августа, что он в этом деле действовал «для блага государства». Такой поступок поистине требовал объяснения с обеих сторон. Хотя опытный Тиберий был наиболее подходящим избранником, его продолжительное пребывание вне общественной жизни, конечно, было добровольным, а это вряд ли выглядело как серьезная угроза стабильности. Очень может быть, что были голоса, настаивавшие на ином течении дел. Дион Кассий и Сенека представляют туманный и неправдоподобный рассказ о попытке заговора, во главе которого стоял Гней Корнелий Цинна. Заговор был раскрыт, и Ливия будто бы отговаривала Августа от казни изобличенного – как утверждают, столь убедительно, что вместо этого Август поддержал его кандидатуру и обеспечил его избрание одним из консулов на следующий год.[668]

Дион Кассий говорит также о демонстрациях в Риме, требовавших возвращения Юлии. Это заставляет нас подозревать, что их инсценировали или, по крайней мере, поддерживали те, кто надеялся выиграть от ее реабилитации. Он датирует их 3 г. н. э., но некоторые склонны относить их к следующему году или считают их частью более широкой агитации. В любом случае, принцепс решительно отказал, заявив, что скорее огонь с водой смешаются, чем он простит свою дочь, и поэтому толпа отнесла горящие факелы к Тибру и швырнула их в реку. В конце концов, Юлии разрешили в 3 г. н. э. вернуться на материк в Италию, и остаток жизни она провела возле Регия, продолжая содержаться в заключении лишь в немного более свободных условиях. Ни один источник даже не намекает на то, что она была достаточно свободна для того, чтобы общаться с теми, кто требовал ее возвращения. Главным образом, нет никакого указания на то, что отказ реабилитировать свою дочь каким-либо образом повредил собственной репутации Августа. В самом начале 3 г. н. э. его резиденции на Палатине пожаром был причинен очень сильный ущерб, что вызвало вал предложений денег от общин и частных лиц. Август принял от каждого лишь символическую сумму, чтобы те могли участвовать в ее восстановлении, хотя неясно, были ли остальные деньги возвращены, или вместо этого употреблены на общественные работы.[669]

В 4 г. н. э. Августу были даны консульские полномочия для проведения частичного ценза. Бедных граждан, как и постоянно проживавших вне Италии, не беспокоили, а взамен вновь внесли в списки только тех, кто похвастался имуществом стоимостью минимум 200 000 сестерциев. В то же время снова был пересмотрен список сенаторов, но нет особого основания думать, что это устроили ради устранения потенциальных врагов Тиберия или Постума. Вероятно, это являлось просто продолжением прежних попыток, и проверке подвергли тех, чье поведение или состояние вызывали сомнения. Некоторые, вероятно, изо всех сил старались сохранить требуемый имущественный ценз. Десятилетие спустя мы узнаем о внуке оратора Гортензия, который растил четырех сыновей, но владел имуществом, стоимостью лишь 1 200 000 сестерциев и таким образом был не в состоянии разделить его так, чтобы сделать для них возможным избрать сенаторскую карьеру. В 4 г. н. э. принцепс дал деньги восьмидесяти сенаторам, чтобы они могли удовлетворить требованию имущественного ценза для членства в этом сословии. Иногда также утверждали, что с того времени и до конца жизни Августа Тиберий оказывал значительное влияние на выборы консулов. Наиболее вероятно, что он играл роль в выдвижении кандидатов, что и Август продолжал делать, но ни одно имя не вызывает особого удивления, и все они принадлежат к той категории людей, которые с большой вероятностью достигли бы этой должности и каким-либо иным способом.[670]

Этот год был свидетелем введения закона, подкреплявшего другие недавние установления и предусматривавшего регулирование отношений к рабам, в частности, предоставления им свободы – особенно путем ограничения количества, которое могло быть отпущено на свободу по завещанию либо молодыми хозяевами, а также определявшего точный объем обязательств, налагаемых на вольноотпущенника или вольноотпущенницу в отношении их бывшего хозяина. Весьма возможно, Августа несколько беспокоило слишком большое число вольноотпущенников, из-за чего Рим оказался наводнен новыми гражданами, и он, конечно, опасался, что очень много окажется тех, кто имеет право на бесплатное получение зерна в Риме. Другие меры, однако, были направлены на покровительство вольноотпущенникам, продолжение предоставления им гражданства, пусть и с небольшими ограничениями, награждение тех, кто растил значительное число детей, так же как это делалось в отношении остальной массы граждан. Среди вольноотпущенников было много трудолюбивых и весьма преуспевающих личностей, занимавших важное положение в пригородах самого Рима и иногда достигавших высоких постов на местном уровне где-либо в других городах; и Август заботился о том, чтобы снискать их лояльность ему и государству, так же, как он делал это по отношению к другим слоям общества. С точки зрения законодательной и другой деятельности, 4 г. н. э. не говорит о радикальной перемене во власти или руководстве правительством, но гораздо больше, как обычно, о чувстве долга.[671]