бы я тебя, когда… А хотя, неважно.

— Нет уж, мой многоуважаемый брат, изволь сказать, что ты хотел, — поддел Саваофа Теодоровича Михаил, отзеркаливая его позу на диване напротив. Тот довольно усмехнулся.

— Я лишь хотел сказать, что в дни нашей с Дунечкой дружбы… Ах да, простите, Евдокией, — перебил сам себя Саваоф Теодорович. — В дни нашей дружбы вряд ли могла идти речь о какой-то чистоте души.

Ева покосилась на Дуню: она сидела белая, как полотно.

— Может быть, но когда это было? — как ни в чём не бывало сказал Гавриил, и его словам Ева удивилась больше, чем состоянию Дуни. — Людям свойственно меняться.

— Не так кардинально, — усмехнулся Саваоф Теодорович куда-то в чашку. Краем глаза Ева заметила, как Бесовцев откинулся на спинку дивана и выпустил под потолок густое облако дыма, вскоре превратившееся в нечто наподобие дракона.

— Всё может быть, — так же меланхолично заметил Гавриил, опускаясь рядом с Надей. — Тебе ли этого не знать? Сколько в твоей жизни было разных сюрпризов? Ранель, например, — Бесовцев, услышав имя Ранеля, замер, но на Гавриила не посмотрел, — или твой старый друг Гораций. Тебя окружают сплошные исключения.

— Да, — тихо сказал Саваоф Теодорович, на мгновение о чём-то задумавшись. — Да, ты прав. Но, наверное, самым большим исключением для меня даже спустя столько лет остаётся мой родной брат.

— Я? — удивлённо поднял брови Михаил, откинув со лба упавшие пряди, и улыбнулся.

— Да, ты, — с такой же лёгкой улыбкой на губах ответил Саваоф Теодорович, чуть прищурившись. — Самый взрослый среди нас, самый умный: всё знаешь, ничего не ищешь.

— А чем же я заслужил статус исключения, если не секрет? Сомневаюсь, что своей зрелостью, — спросил Михаил, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди. В жёлтом свете лампы его острые черты как будто сгладились и стали несколько мягче.

— Ты помнишь?

Михаил остановился взглядом на одной точке, очевидно, пытаясь понять, что имел в виду Саваоф Теодорович.

— А, ты об этом, — он взял со стола чашку чая и поднёс к губам. — Конечно, помню. Такое вряд ли можно забыть.

— О чём вы? — тихо спросила Ева Саваофа Теодоровича. Она была ещё не совсем уверена, что проснулась.

— Это долгая история, — глухо пробормотал он, потягивая спину, — но, я думаю, мы можем её рассказать. Как думаешь? — спросил Саваоф Теодорович у Михаила.

— Думаю, да. Только пусть госпожа Ева не принимает её близко к сердцу, — и Михаил усмехнулся одним уголком губ, совсем как Саваоф Теодорович.

***

Там, где они находились, не было никого, кроме них: впрочем, по-другому быть и не могло. Свирепый северный ветер развевал волосы двух юношей, стоящих на голом горном плато, нещадно трепал их большие сильные крылья и бросал им в лицо мелкий колючий снег. Они были похожи друг на друга как две капли воды: рост, фигура, черты лица — всё было одинаковое, только у одного из них волосы, до этого, как и у брата, золотые, почему-то почернели и стали цвета угля.

— Очнись! — крикнул тот, что с русыми волосами. — Вспомни, кто ты!

— Я прекрасно помню, кто я, мой дорогой брат, — ответил черноволосый близнец, стараясь перекричать голос ветра. — И, знаешь, могу сказать лишь то, что я больше не вы. У нас своя дорога, свой путь, который мы выбрали, и я не дам кому-то лишать нас свободы.

— Посмотри на себя, во что ты превратился, — с искажённым от гнева лицом бросил светловолосый брат, хлопая огромными, похожими на орлиные крыльями, которые в грозовых сумерках казались почти каштановыми. — У тебя даже волосы почернели.

— Знаешь что, Михаил, — юноша с чёрными волосами отвернулся от близнеца и посмотрел куда-то в просвет между гор. — Запомни, пожалуйста, раз и навсегда: любому творению свойственно меняться, даже гора со временем превращается в камень, и я не исключение. Пойми, что я уже не тот.

— Не говори так, Люци! — казалось бы, эти слова должны были разжалобить Михаила, но они не вызвали в нём ничего, кроме гнева. — Всё меняется, это правда, но всегда есть путь назад. Сверни, пока не поздно!

— Для тебя я больше не «Люци», — прошипел сквозь зубы темноволосый юноша, оборачиваясь на брата. — Ну же, скажи моё имя. Хоть раз за всю бесконечность скажи его так, как оно есть на самом деле!

Михаил плотно сжал губы, тщетно стараясь подавить в себе очередную волну ярости.

— Я не хочу оказываться с тобой по разные стороны баррикад.

— Скажи моё имя.

— Я не позволю тебе пасть. Сегодня я верну тебя назад, и мне всё равно, какой ценой.

— Скажи моё имя.

— Ты просто…

— Скажи моё имя, Михаил!!! — что есть мочи крикнул темноволосый брат, в гневе ударяя такими же чёрными, как перья ворона, крыльями о холодный мёртвый камень. — Скажи его хоть раз в жизни! Полностью! Таким, какое оно есть!

Можно было видеть, как на лице Михаила ходили желваки.

— Ты не уйдёшь отсюда, Люцифер.

— Вот именно, — едко улыбаясь, прошептал юноша брату в лицо. — Вот именно. Лю-ци-фер. «Светоносный», «сын утренней зари». И, поверь мне, моя звезда взойдёт.

— …на тёмном небосклоне ночи, — равнодушно заметил Михаил, наблюдая за кривым отражением себя. Люцифер тихо усмехнулся и отодвинулся.

— Что ж поделать, иначе звезды не будет видно, — он ушёл назад и подставил ладонь северному ветру: пара снежинок тут же упала на неё, но не растаяла. — Так что будь так добр, братец, пропусти меня: там, внизу, куда не ступает твоя ангельская нога, меня ждут те, кто хочет свободы.

Посчитав, что разговор окончен, Люцифер направился к обрыву, как вдруг какая-то невидимая сила порывом ветра откинула его назад.

— Ты не понял меня, брат? — спросил ровным голосом Михаил, слепо глядя перед собой. — Ты никуда не уйдёшь.

Люцифер медленно поднялся и отряхнулся. Его длинные чёрные волосы намокли от снега, и от этого, казалось, стали ещё темнее.

— Я не могу понять тебя, братец, — у Люцифера были красивые ярко-зелёные глаза, такие же, как у Михаила, только смотрели они по-другому: колюче, цепко, зло. — Ты вроде любишь меня… Желаешь мне добра… Так в чём дело? Почему ты так не хочешь, чтобы я ушёл и стал свободным?

— Я не позволю собственному брату творить зло, как бы я его ни любил.

— Ах, вот оно что, — Люцифер усмехнулся и, подойдя к обрыву, глянул вниз: там не было ничего, кроме таких же голых, безжизненных скал, припорошённых снегом. — А с чего ты взял, что я собираюсь творить зло? Я лишь хочу свободы, не более.

— Прекрати! — Михаил ловко перехватил руку Люцифера с клинком в руке, когда тот потянулся