Дальше в «ЛР»: «На него смотрели как на защитника России». Верно, смотрели: Бондаренко, Новодворская… Кто еще? И защитником родины он был особый — с ножом за голенищем, по выражению Владимира Лакшина.

«Он первый сказал о сбережении народа, после него этот вопрос подхватили многие». Ну, уж это, извините Лауреат, такое же неуважительное превознесение своего кумира за счет других, как в вопросе о славе — Пушкина и Горького. Не другие и многие подхватил его великую мысль, а он лишь бубнил то, о чем эти многие еще лет за 10–12 до него писали в газетах, говорили на митингах, орали в уши президентам, министрам и депутатам. Частенько выступая в «Правде», «Советской России» и «Завтра», вы, уважаемый, могли бы знать, что и эти газеты с 1992 года, когда ваш Справедливец прохлаждался за океаном, постоянно писали о вымирании народа, — именно тогда оно началось. Как часто печатались там хотя бы статьи, а потом выходили брошюры и книги по «этому вопросу» доктора исторических наук, известного демографа Бориса Сергеевича Хорева — царство ему небесное! — умершего еще в 2003 году. Вот у меня его подарок — «Население и кризисы». Издано аж в 1998 году. А держали ли вы в руках «Белую книгу» Сергея Георгиевича Кара-Мурзы? Как убедительно и гневно со ссылками на официальные документы, с диаграммами и графиками говорит он о том же самом — о вымирании простого люда, больше всего — русского. Или, по-вашему, бить во все колокола о вымирании — это совсем иное, чем сказать о «сбережении населения»? Ваш Нравственник (кстати, слово звучит как название профессии: полярник, пожарник)… Ваш профессиональный Нравственник просто как поднаторевший литературный умелец ловко сформулировал «этот вопрос» вслед за другими и с вашей помощью стал изображать себя первопроходцем. Излюбленный приемчик. Да ведь тут и не требовалось семи пядей во лбу: вымирание России происходит на глазах всего мира.

Видимо, Распутин платил долг покойному, который при вручении ему своей премии объявил, что и он первопроходец: дескать в повести «Живи и помни» первым написал на запретную тему — о дезертире, и притом с симпатией. На самом деле, даже во время войны эта тема вовсе не была запретной, о дезертирах еще тогда писал, например, Александр Довженко — «Отступник», а позже — и Юрий Гончаров (Воронеж), и Евгений Винокуров (Москва), и Анатолий Знаменский (Краснодар), и Чингиз Айтматов… И разумеется, не с симпатией, а с гневным осуждением. Нет симпатии и в повести Распутина, наоборот, он показал, какой страшной трагедией обернулось дезертирство — гибелью и жены, и ребенка дезертира, но антисоветскую похвалу Солженицына он, видя у него в руках конверт, молча принял.

А теперь и вот до чего договорился: «Люди знали, ощущали, что пока Солженицын рядом — в обиду не даст, за всех заступится». И небо не обрушилось!.. Да хоть один пример — за кого заступился? Не заступился даже за своих единомышленников, когда их наказывали, судили и сажали: ни за власовца на фронте (об этом дальше), ни за Бродского, ни за Синявского… Правда, за Гинзбурга заступился, но — из-за океана. Он сам признавал: «Я много раз имел возможность кричать». Так в чем же дело? «Нет, слишком мала аудитория»… Когда пребывал на вершине популярности, был выдвинут на Ленинскую премию, встречался с Хрущевым, беседовал с секретарями ЦК и министрами, ему однажды министр Охраны общественного порядка (было такое министерство) в личной беседе предложил по выбору поехать в любой лагерь и посмотреть, как живут заключенные и голодают ли, как он утверждал в «Архипелаге». И вот его решение: «Кем я поеду? Я не занимаю никакого поста. Я жалкий каторжник… Я отказываюсь». А Толстой не спрашивал и не думал, кем он поедет, а садился в бричку и ехал в голодающую Бегичевку устраивать там за свой счет столовую, ибо он действительно занимал высокий пост — был великим писателем земли русской… Когда бросили в тюрьму Эдуарда Лимонова, я 10 июля 2001 года написал Нрав-ственнику: «Помогите! Вы же с президентом чаи распиваете…» И не ворохнулся. Как, впрочем, и лауреат Шолоховской премии христолюбивый гражданин Ридигер, которому я тоже писал…

На другой странице «Литгазеты» — отклики президента, патриарха, председателей обеих палат Совета Федерации — Сергея Миронова и Бориса Грызлова, а также иностранных вельмож — Николя Саркози, миротворца, Ангелы Меркель и отставного Жака Ширака. Разумеется, не обошлось без очередного объявления усопшего Совестью Нации. Это сделал, как и полагается, министр культуры, возможно, по поручению президента. Ну, здесь все тоже в духе Коха-Распутина-Радзинского.

Но нельзя не заметить, что некоторые из помянутых плохо знают то, о чем пишут. Так, патриарх уверяет: «Он вынес все тяготы войны, неправедных судов и лагерей». Во-первых, ваше преосвященство, Нравственник «вынес» далеко не все тяготы войны. Вначале-то он и сам уверял: «Четыре года моей войны…». Но ему напомнили, что и вся-то война четырех лет все-таки не длилась, а он лично пробыл на фронте полтора с чем-то последних года, которые были несравнимы с первыми двумя, и к тому же врагов разил в таком роде войск, что к нему раз десять приезжал погостить школьный друг из соседней армии и даже — любимая супруга аж из Ростова-на-Дону. Вот вдвоем с супругой они и несли свою долю тягот… Во-вторых, ваше преосвященство, Справедливец решительно не согласен с вами, будто над ним был учинен «неправедный суд». Правда, сперва, в «Архипелаге» он опять же писал, что угодил в лагерь «за одно то, что остался жить». Но ему фронтовики врезали: «Полно брехать-то. После войны нас миллионы «остались жить». Уличенный в жульничестве, Апостол признал: «Я не считаю себя невинной жертвой. К моменту ареста я пришел к весьма уничтожающему выводу о Сталине. И даже мы с моим другом составили документ о необходимости смены советской системы», а «содержание наших писем давало по тому времени полновесный материал для осуждения». По тому военному времени — полновесный… Словом, ваше преосвященство, Солженицын уже тогда на фронте явил себя как едва ли не полный ваш единомышленник. А Сталин — неужели не знаете — был тогда подобно Медведеву Верховным Главнокомандующим сражающейся Красной Армии. Так в чьих же интересах был «уничтожающий вывод» о нем офицера Солженицына, как и документ о «необходимости смены режима»? На кого это работало?

Далее читаем: «Ему выпало немало испытаний, и он всегда принимал их с христианским смирением». Смирением? Представьте себе, совсем наоборот. Оказавшись в лагере, А.С. слал многочисленные письма протеста и просьб — о пересмотре дела, о помиловании или сокращении срока и Генеральному прокурору, и в Президиум Верховного Совета, и Хрущеву, и маршалу Жукову, и Микояну. А уже на свободе выражал по разным личным поводам свое недовольство и негодование в письмах Брежневу, Черненко, Косыгину, Суслову, председателю КГБ Андропову, министру внутренних дел Щелокову, министру культуры Фурцевой, писал даже патриарху — уж это-то вы должны бы знать… А еще — и Всесоюзному съезду писателей, и сразу всем «Вождям Советского Союза», и в Московскую коллегию адвокатов… А однажды 250 писателей сразу получили от него письмо. Да кому он только не посылал свои богобоязненные протесты да христолюбивые проклятья! И все это потом опубликовал (Кремлевский самосуд. М.,1994), уверенный, что кому-то интересно.

Пришла почта. В «Российской газете» на первой полосе — «Мир простился с Александром Солженицыным». На второй потише — «Россия простилась…». Писатель Борис Екимов уверяет: «Его смерть колыхнула землю»… Я, признаться, не заметил, но Екимову виднее — он опять же сол-женицынский награжденец.